Пока старик убирал со стола, Растокин свернул цигарку, насыпал в нее из кисета самосада. Табак оказался крепким, он поперхнулся, закашлялся, смахивая слезу, польстил старику, похвалив табак.

Старик возился у лавки, что-то складывал в мешок, не отзывался.

Перед уходом Растокин спросил его про автомат. Он молча вышел в сени, загремел там ведрами, сдвигая какие-то вещи, вернулся с автоматом.

Растокин взял автомат, перекинул через плечо, и они вышли наружу.

Было уже темно, тихо шелестели клены, одиноко кричал где-то филин. Прихрамывая, Растокин старался не отставать от старика, но рана в бедре и общая слабость все еще сказывались. Он вскоре заметно сбавил темп, резво взятый вначале. Старик заметил это, пошел тише.

Лес шумел настороженно, гулко. Сверху падали сбитые ветром сухие ветки, еловые шишки. Неожиданно рядом звучно захрустел кустарник. Они остановились, замерли. Растокин на всякий случай сунул руку в карман, достал пистолет. Но хруст стал удаляться, и тогда старик сказал:

– Это кабан.

Идти Растокину становилось все труднее и труднее, левая нога еле волочилась. Старик предложил отдохнуть. Растокин упал на траву, вытянул ноги. Страшная усталость сковала тело, мысли путались… Он забылся коротким, тревожным сном.

Минут через двадцать открыл глаза, увидел склонившегося над ним старика. Он помог Растокину подняться, забрал у него автомат, подал суковатую палку, на которую можно было опираться при ходьбе.

Часа через два они добрались, наконец, до места. Оставив Растокина одного, старик скрылся в землянке. Вскоре он вышел оттуда с женщиной. Они вдвоем спустили Растокина по крутым ступенькам вниз, завели в землянку, положили на топчан. Они о чем-то шептались.

Растокин плохо слышал их разговор, будто слова проходили сквозь толстый слой ваты, заложенный ему в уши. Потом все затихло. Последняя нить, связывающая его с внешним миром, оборвалась, и он погрузился в тяжелый, беспокойный сон…

Когда проснулся, в землянке никого не было, он лежал один. Во рту было сухо, в горле першило, хотелось пить. Освоившись с темнотой, Растокин заметил на стене полку. На полке стояла кружка, чашка, бутылка. Он встал, взял кружку. В ней оказалась вода, и он сделал несколько глотков. В чашке лежала картошка, огурцы. Есть ему не хотелось. Прикрыв чашку тряпкой, Растокин сделал по землянке один шаг, другой, наткнулся у противоположной стены на деревянную лавку с сеном и брезентом поверху. Слева от него была дверь, сквозь узкие щели проникал свет. Открыв ее, он поднялся по ступенькам наружу.

Шел мелкий дождь, березы понуро опустили свои сережки, ветерок стряхивал с них на землю капельки воды. Растокин стоял, вдыхал всей грудью пахнущий травами и листьями, промытый дождями лесной воздух, наслаждаясь бодрящей прохладой.

Послышались торопливые шаги. Опираясь рукой о стену, Растокин спустился в землянку, вытащил из кармана пистолет.

Шаги раздавались все ближе и ближе. Вот кто-то заскользил по земляным ступеням, приблизился к двери. Растокин встал в угол, насторожился. Дверь открылась, вошла женщина, босая, с распущенными мокрыми волосами. Сверху был накинут старенький плащ.

Окинув землянку быстрым взглядом и не обнаружив Растокина на постели, обеспокоенно спросила:

– Вы здесь?

Растокину стыдно было выказывать перед ней свою растерянность. Пряча в карман пистолет, он шутливо проговорил:

– Здесь я, здесь… Землянку вот обследую…

– А что, жить можно, – ответила она, зажигая коптилку. – Крыша есть, дождь на голову не льет…

Огонь осветил ее мокрое лицо, и Растокин узнал в ней ту женщину, которую они защитили с Карпуниным в селе. Женщина поставила на лавку корзину, вытащила оттуда чашку черешни, подала Растокину.

– Вот, ешьте. Свежая… А это грибы. Подосиновики, подберезовики, есть и белые. Смотрите…

Растокин заглянул в корзину, где лежали грибы, на него повеяло оттуда прелыми осенними листьями. Взяв гриб, он ощутил его упругость и плотность.

– Доброе будет жаркое, – заметила она, видя потеплевшие глаза Растокина. Она вытерла тряпкой лицо и волосы, села на лавку, взяла из чашки горсть черешни, остальную пододвинула Растокину. – Ешьте…

– Как вас зовут? – спросил Растокин.

– Таня, – ответила она и тут же поправилась. – Татьяна… А вас?

– Валентин.

– Спасибо вам, выручили тогда…

– А за что они вас?

– Мой муж был офицером… Видно, кто-то донес…

– Почему «был»? – переспросил Растокин.

– Погиб он… Второй год уже пошел, как сообщили из части.

– А где же ваши дети?

– В деревне, у родственников. Мы ушли из села сразу же после вас. Слышали бой у реки… Оставлять детей у отца тоже нельзя, немцы бывают у него часто. А там, в деревне, проще и надежнее… Да я и сама у отца не живу, и в деревне тоже. Новый человек сразу бросается в глаза. Так что пока вот тут, в землянке, перебиваюсь. – Она помолчала, потом огорченно вздохнула: – Вашего товарища жаль… Когда мы с отцом нашли вас, он был уже мертвый… Да и вы тоже еле-еле… Не думали, что и выживите… Да что вспоминать! Давайте лучше черешню есть. Там, на полке, картошка, огурцы… А завтра я схожу к отцу, грибов нажарю.

Растокин взял черешню, положил в рот, ощутив кисло-сладкий вкус ягод…

Что двигало им в ту ночь, когда он услышал ее крик и кинулся на помощь? Ведь они рисковали многим, бросаясь в незнакомый дом, где орудовали гитлеровцы. В стычке с врагами могли погибнуть сами и не выполнить задание. В штабе они получили строгий наказ: главное – взять «языка», доставить его в батальон. Но, когда Растокин бежал к дому, мысли о собственной жизни, о «языке» куда-то отступили, растворились. Им владело в тот миг лишь одно желание – спасти женщину, попавшую в беду. Он поступил бы точно так даже в том случае, если бы знал, что там его ожидает верная смерть.

Об этом он подумал сейчас, когда кошмарная ночь осталась позади, а перед ним сидела женщина, ради которой они рисковали тогда многим.

На третий день вечером Таня ушла к отцу. Вернулась уже поздней ночью, оживленной, веселой. Старик был в деревне, видел ее детей, о них там заботились, и это ее радовало. Она вытащила из сумки миску грибов, поставила на лавку, подала Растокину вилку.

– Поешьте, пока тепленькие.

В нос ударил острый запах поджаренного лука, грибов.

– Вместе с вами, Таня, – сказал Растокин, взяв вилку.

– Я уже ела… – протестующе повела она рукой.

– Нет-нет, только с вами вместе…

– Ну хорошо, хорошо, – чуть заметная улыбка скользнула по ее лицу.

Она присела на топчан, взяла вилку.

– Что слышно в деревне? – спросил он.

– Вчера были немцы из комендатуры. Забрали восемь девушек, посадили в машину и увезли. Говорят, в Германию… Господи, когда это кончится?! – она отложила вилку, прошлась по землянке. – Давайте заменю на голове повязку… Я принесла бинт, немного йоду.