– Еще немного… Видишь – впереди бугорок и кустарник? – кивнул он. – Там и отдохнем. Как нога?

– Плохо…

– Ничего… До свадьбы заживет… – подмигнул он, вытирая рукавом гимнастерки мокрое от пота лицо.

Немцы больше не стреляли, преследовать в болотах да еще ночью, видимо, не решились.

Усадив Таню снова на спину, Растокин побрел дальше. Недалеко от бугорка он провалился по пояс в яму, потерял равновесие и плюхнулся в воду вместе с Таней. Она испуганно вскрикнула, а потом рассмеялась:

– Вот и искупались.

Барахтаясь в воде, Таня поползла к кустарнику, вылезла на травянистый бугорок.

Чертыхаясь и ругая себя за оплошность, Растокин тоже выбрался из болота, сел на траву. Мокрые штаны и гимнастерка вызывали легкий озноб.

Таня сняла юбку, кофту, отжала воду, повесила их на кусты, затем осмотрела рану. Пуля прошла чуть выше колена, попытка встать на раненую ногу вызывала острую боль.

– Давай перевяжу, – подошел к ней Растокин.

Таня нашла в мешке какую-то тряпку, подала ему. Чтобы остановить кровотечение, он наложил сначала жгут, а потом забинтовал рану. От потери крови Таня ослабла, лицо при лунном свете было мраморно-бледным, но большие глаза смотрели на него живо и даже игриво.

– Ну, кажется, пронесло… – проговорила она.

– Как сказать… – возразил Растокин. – Можем попасть еще в такой переплет…

– Отец говорил, партизаны где-то за болотами… А где? Если бы знала, что придется пробираться к ним, все бы расспросила…

– Если бы да кабы… Если бы нам с тобой пару танков или хотя бы один, мы не удирали бы от них, как зайцы, и не прятались, как куропатки… – И весело добавил: – А ты, пожалуй, права. Надо отжать воду, иначе к утру задубеешь от холода.

Отойдя в сторонку, он сбросил сапоги, вылил из них воду, затем снял штаны, гимнастерку, отжал воду, расстелил все на траве.

Ночь была тихой, от болот поднимался и стелился над землей легкий сизый туман. Он укрывал их на этом маленьком зеленом островке. После вынужденного купания их познабливало. Растокин размахивал руками, приседал, стараясь согреться, а потом подошел к Тане, стал растирать ей спину, ноги. Она притянула его к себе, уткнулась лицом в грудь.

– Как мне было хорошо с тобой, Валя, – прошептала она. – Как хорошо…

Таня подняла голову, нашла губами его рот, прижалась…

– Надо вставать, Таня. За ночь мы должны уйти как можно дальше…

Она рассеянно ответила:

– Я бы застыла вот так с тобой, обнявшись, и пусть будет, что будет.

Растокин потрепал ее за волосы, шутливо погрозил пальцем, помог подняться.

Снова пришлось лезть в эту противную тухлую воду. Лунный свет густо струился с неба, обволакивая все вокруг серебристой прозрачной тканью.

И Таня, покрытая этой светлой вуалью, была прелестной в своем мокром «наряде», словно русалка, выбравшаяся из глубины моря на этот бугорок, чтобы отдохнуть от своих ночных забав.

Растокин неотрывно смотрел на ее статную, гибкую фигуру, на распущенные по спине волосы, на полные, сильные руки, и ему показалось, что видит он не Таню, а Марину, которая так же вот стояла тогда у озера, освещенная лучами заходящего солнца, и будто Марина смотрит на него сейчас гневно, строго, осуждая за мимолетное влечение к другой женщине.

Растокину действительно стало не по себе. Он эти дни как бы обманывал себя, прятался от своей совести за частокол нахлынувших опасных событий, свалившихся на него, и только вот теперь эта совесть, разбросав воздвигнутый им в оправдание хрупкий частокол, вырвалась вдруг на волю, оглушила и сурово осудила его. Он стоял, опустив голову, и чувствовал, как злость к себе, к Тане, ко всему на свете заполняет его сердце.

– Ну, чего стоишь? Пошли! – холодно проговорил он и первым шагнул в воду.

Таня остолбенела. Такой тон удивил и встревожил ее. «Что с ним? Почему он так груб? Чем я его обидела?..» Растокин обернулся. Таня продолжала стоять на берегу. «Напрасно я так… Причем тут она?» – И повернул обратно.

– Прости меня… Нервы… Сорвался… Пойдем… – и взяв ее под руку, повел к воде. – Идти можешь?

– Могу… – с какой-то тихой печалью произнесла она, и в голосе ее не было слышно прежней бодрости.

Глубина быстро увеличивалась. Сначала вода дошла до колен, а через десять-пятнадцать шагов была уже до пояса, пришлось плыть. Это огорчило Растокина.

«А если и дальше так? Может, вернуться и дождаться утра? Куда плыть ночью?»

Но Тане плыть было легче, чем идти, потому что нога совсем одеревенела и ныла, а на плаву ей было лучше.

Растокин подождал Таню, поплыл рядом. Сапоги тянули книзу, сковывали движения. Он не раз собирался их сбросить, но все откладывал, жалел.

«Надо было снять на берегу и положить в вещмешок. А теперь вот мучайся, дуралей», – распекал он себя, а Таню спросил как можно мягче:

– Как ты, Танюша?

– Держусь…

– Если что – говори…

– Мне плыть лучше…

– А туфли не тянут?

– Они остались на острове…

– Как на острове?!

– А зачем? Мешают лишь…

– Жалко бросать…

– После войны подберу… – фыркнула она.

Таня и правда плыла свободно, размашисто, и Растокину приходилось выкладываться как следует, чтобы не отстать. «Ну и сапог ты, Растокин… – горько усмехнулся он. – Женщина догадалась сбросить туфли, а ты нет? – Но тут же стал утешать себя. – Она – человек гражданский, а я солдат. А что за солдат без сапог? Засмеют».

Пока он рассуждал о сапогах, Таня опередила его метров на десять, и он заработал руками, ногами изо всех сил. Но сил оказалось не так уж много, он это вскоре понял сам. Сделав несколько энергичных взмахов руками, Растокин почувствовал, что задыхается, что ему не хватает воздуха, он жадно хватал его раскрытым ртом, взмахи руками становились все реже и реже. Таня тоже устала, гребла вяло, и ее догнал Растокин.

– Давай отдохнем? – предложил он.

Таня молча перевернулась на спину, распластала руки. Рядом остановился Растокин, хотел было встать на землю, но дна ногами не достал.

«А если и дальше глубина?»

Высоко в небе висела луна. Светлая дорожка от нее слабо колебалась на воде.

Таня смотрела вверх, и вдруг ей почудилось, будто луна раздвоилась, и обе половинки ее поползли в разные стороны. Она тут же перевернулась, судорожно ухватилась за Растокина.

– Что с тобой? – встрепенулся он.

– Ничего. Пройдет. Поплыли…

Ей было плохо, голова кружилась, она еле держалась на воде. Чувствуя это, Растокин взял ее за руку, подтянул к себе, поплыли вместе.