– Крепись, Танюша, скоро берег… – выдохнул он, сплевывая попавшую в рот торфянистую воду.

У Тани началась галлюцинация. Ей чудилось, будто стоит она на берегу синего моря, солнце припекает ей голову, обжигает лучами тело, она хочет войти в холодную воду и не может двинуться с места, ноги свинцово отяжелели, пристыли к земле.

Она зовет на помощь, но рядом никого нет, лишь странные чудо-птицы безмолвно летают в голубом небе, раскачивая на веревке солнце…

– Танюша! – позвал Растокин.

Таня молчала.

Тогда он заработал руками еще яростнее, еще ожесточеннее. Сердце колотилось часто и сильно, его удары гулко отдавались в ушах.

Сделав несколько гребков, Растокин понял, что плыть дальше он не может, силы иссякли, наполненные водой сапоги неимоверно отяжелели, камнем тянули вниз.

«Неужели это конец? Неужели все?..»– отдаленно и тупо вспыхнули в голове тревожные мысли и тут же погасли…

Пришел в себя Растокин на берегу, рядом лежала Таня. У него не было сил пошевелить рукой, повернуть голову, открыть глаза. Сидел, прислонившись к дереву, то и дело проваливаясь в короткое, беспокойное забытье. Но холод от мокрой одежды донимал его все сильней, и к нему постепенно возвращалось сознание.

Первым желанием было сбросить мокрую гимнастерку, согреться. Он глянул на свои голые, в ссадинах, ноги и несказанно удивился – на них не было сапог. Пошарив вокруг себя руками и не обнаружив сапог, Растокин растерялся.

«Потерял… Вот растяпа! Как же я теперь без сапог?»

Таня дышала часто, губы посинели и дрожали, ее бил озноб. Растокин почувствовал это, когда взял ее руку и стал прощупывать пульс.

«Как ей помочь? Что можно сделать? Хорошо бы разложить костер, согреться…»

Он вспомнил о своей фляжке, которую Таня перед уходом положила в сидор. Стал искать ее. Обрадовавшись, что она цела, Растокин вытащил фляжку, открутил крышку и, обжигаясь самогоном, сделал несколько глотков, чувствуя, как по телу разливается расслабляющая теплота. Приподняв голову Тани, разжал ей зубы, влил в рот самогон. Она поперхнулась, закашлялась, но жидкость проглотила. Тогда он дал еще глоток.

– Как чувствуешь себя?

Открыв глаза, Таня слабо прошептала:

– Ничего… – по ее лицу скатилась слеза.

– Все будет хорошо, все будет хорошо… – повторял Растокин, подавая ей под голову вещмешок.

Он полез в карман за пистолетом, хотел проверить его, осмотреть обойму, патроны, но натолкнулся на зажигалку. Вытащил ее, крутнул колесико – посыпались слабенькие искорки. Тогда он стал усиленно дуть на фитиль, стараясь подсушить его, и снова крутил колесико. После нескольких попыток показалось маленькое синее пламя.

– Костер! Скорей костер!

Испытывая ломоту во всем теле, Растокин кое-как приподнялся на колени, насобирал вблизи сухих листьев, сучьев, поджег их. Горьковатый запах дыма защекотал в носу. Огонек постепенно набирал силу, разгорался. Растокин торопливо собирал сухие сучья, подбрасывал в костер, не давая ему погаснуть.

Пока он возился с костром, стало светло, в лесу горланили птицы, но солнце еще не поднималось.

Он подтащил к костру Таню, осмотрел забинтованную ногу. Тряпка набухла, стала розовой, пришлось наложить новый жгут и повязку. От огня шло благостное тепло. Таня зашевелилась, потянула к костру закоченевшие руки. Растокин понимал, разводить костер опасно, их могли обнаружить немцы, но иного выхода у них не было.

Присев к костру, Растокин устало закрыл глаза. Через две-три минуты стало жарко, он повернулся спиной. Таня тоже задвигалась, самогон и тепло от огня, видимо, сделали свое дело. Лицо ее порозовело, на щеках появился румянец. Нестерпимо хотелось есть.

Обнаружив в сидоре раскисший хлеб, Растокин стал выгребать его руками. Таня от хлеба отказалась, попросила самогона. Он подал ей фляжку. Таня сделала два глотка. После этого он дал ей хлебного мякиша. Таня чуть-чуть отщипнула, положила в рот.

Растокин не помнил, как они выбрались из болот и оказались на суше, как потерял сапоги. Видно, силы у него еще оставались, и он, инстинктивно барахтаясь в воде, подгоняемый страхом утонуть, все же выкарабкался на берег вместе с Таней и уже на берегу потерял сознание. Ему было жаль Таню. Он приблизился к ней, осторожно приподнял голову, положил на свои колени.

– Немного согрелась?

– Согрелась, согрелась… – слабо улыбнулась она одними губами. – Теперь будем живы…

Неожиданно рядом раздался сиплый мужской голос:

– Встать! Руки вверх! И ни с места! Буду стрелять!

Растокин опешил, растерянно хлопал глазами, но после второго предупреждения встал сам и поднял Таню.

«Свои или полицаи? Свои или полицаи?» – лихорадочно колотилась мысль.

Пистолет с тремя патронами лежал в кармане. Растокин чувствовал его тяжесть, но что можно было сделать с поднятыми руками, под дулом автоматов? Он казнил себя за то, что не принял мер предосторожности, так нелепо попал в лапы полицаев.

«Надо было не хлеб жевать, а патроны подсушить у костра, да и пистолет держать поближе, не в кармане. Три патрона – это все-таки три патрона, три убитых врага».

К ним подошли двое с автоматами наперевес. Один лет пятидесяти, с густой черной бородой, пронзительными маленькими глазами, широким скуластым лицом. Второй помоложе, лет тридцати. Оба в резиновых сапогах, в коротких плащах.

– Кто такие? – спросил пожилой сурово.

– А вы кто такие? – в свою очередь спросил Растокин.

– Вопросы задаю я! Ясно? – сверкнул на него колючими глазами бородатый.

– Василий Кузьмич! Неужели не узнаете? – подала голос Таня.

Пожилой встрепенулся, окинул быстрым взглядом Таню.

– Да это я, Таня, дочь лесника…

– Таня! – вырвалось у него, и маленькие глаза стали теплеть. – Вот это встреча! Да как же ты сюда забрела?

– Забрела вот, Василий Кузьмич… К вам шли, да чуть в болотах не увязли.

– А это кто? – кивнул он на Растокина.

– Это солдат, Растокин… Он был в разведке, за «языком» к нам в село с товарищем приходил. Да вы слышали про нападение на немецкий штаб в Рябово… Так вот они это и есть…

– Слышали, слышали… – приглаживая бороду, все больше смягчался он. – Ранены?

– Ранены… Он в голову и в ногу, – пояснила Таня. – А я тоже вот…

– А тебя-то где?!

– Вчера немцы отца взяли… А мы вот с ним убежали. Нас преследовали до болот… Стреляли… – Тане стало плохо, она покачнулась, ухватилась за Растокина.

– Да вы садитесь, садитесь, чего вытянулись столбами.

Все сели к костру.