Наступила очередь господина Фюзелье взять слово:

— Вы забываете, дорогой месье, одну значительную деталь. Баронесса де Вибре была отравлена — я не могу сказать умышленно или нет — у художника Доллона… Доказательством тому служит флакон цианистого калия, найденный у него в мастерской, который открывали совсем недавно, в то время как художник заявил, что уже очень давно не пользовался этим ядом.

— Я хотел бы ответить на это одним аргументом, господин судья, — сказал Жером Фандор. — Если баронесса де Вибре была отравлена, умышленно или нет, цианистым калием, который находился у Жака Доллона, тот в качестве меры предосторожности должен был бы в первую очередь избавиться от следов этого яда. И, отвечая на вопросы комиссара полиции, он не заявил бы, что уже очень давно не пользовался этим ядом. Само противоречие служит доказательством того, что Доллон был искренен и что мы находимся если не перед необъяснимым, то, по крайней мере, перед необъясненным фактом.

В этот момент в дискуссию вступил господин Барбе.

— Вы замечательно излагаете свои мысли, — сказал он Фандору, — и феноменально владеете методом индукции, но, не в упрек вам будет сказано, вы скорее производите впечатление журналиста-романиста, чем репортера, отвечающего за судебную хронику. Допустим, что баронесса де Вибре была мертвой перенесена к художнику Доллону, и похоже, это ваше мнение, какую выгоду могли бы получить преступники, действовавшие подобным образом?

Жером Фандор, все более возбуждаясь, встал. С горящими глазами, дрожащий от нервного напряжения, он ходил взад-вперед по кабинету судьи. В этом возбужденном существе невозможно было узнать спокойного человека, каким его привыкли видеть. Жером Фандор был захвачен своим изложением событий, энтузиазмом дела, которое он защищал, как настоящий адвокат.

Дрожащим голосом он снова начал говорить, обращаясь не только к своему собеседнику, но и к остальным слушающим:

— Я ждал вашего вопроса, месье. Нет ничего проще, чем на него ответить. Почему загадочные злоумышленники захватили труп баронессы де Вибре и перенесли его к художнику Доллону? Все очень просто. Им необходимо было, с одной стороны, создать себе алиби и, с другой, — перевести подозрения правосудия на невиновного. И, как вам известно, эта уловка удалась. Спустя два часа после обнаружения преступления полиция арестовала несчастного брата мадемуазель Доллон.

Широким театральным жестом Жером Фандор указал своим слушателям на мадемуазель Элизабет Доллон, не сдерживавшую больше слез и плакавшую в отчаянии, совсем не пытаясь скрыть свою боль.

Присутствующие встали, взволнованные и убежденные помимо своей воли красноречием журналиста.

Даже господин Фюзелье встал со своего зеленого кожаного кресла и подошел к Барбе-Нантей. За ними располагались госпожа Бурра, владелица семейного пансиона в Отёй, и слуга с безбородым лицом и растерянными глазами.

Однако Жером Фандор продолжил:

— Это еще не все, господа, мне надо еще вам кое-что сказать, и я прошу вас выслушать меня с предельным вниманием, так как я не знаю, что может следовать из моих заявлений. Это уже говорит не мое сознание, а мой инстинкт, который диктует мне то, что вы сейчас услышите…

После небольшой паузы Жером Фандор медленно приблизился к девушке, потерянной, отдавшейся во власть боли, не перестававшей плакать.

— Мадемуазель, — попросил он умоляющим, невыразительным голосом, что особенно контрастировало с убедительностью, с которой он говорил перед этим, — мадемуазель, скажите нам все… Здесь вы находитесь не в присутствии судьи и ваших противников, а среди друзей, которые желают вам добра… Я понимаю вашу привязанность к брату. Ну же, мадемуазель, возьмите себя в руки и решитесь наконец. Будьте же честной и прямой женщиной, какой вы всегда были. Скажите нам правду, всю правду…

И прервав свое обращение к девушке, Жером Фандор сделал небольшое отступление, которое, казалось, относилось специально к судье.

— Я утверждал, — заявил он с такой загадочной улыбкой, что невозможно было понять, говорит ли он искренне или разыгрывает комедию, — до сегодняшнего дня я в своих статьях утверждал, что Жак Доллон мертв. Может быть, я это и доказывал, слишком даже доказывал. Однако, — настойчиво и властно заговорил журналист, обращаясь к девушке, — похоже, что моя теория должна померкнуть перед недавними фактами. Полиция, начиная с дела о тюрьме предварительного заключения, неоспоримо обнаружила в серии происшедших преступлений нестирающийся след Жака Доллона, словно насмехающегося над правосудием. Я не обращал на это внимания и отрицал до сегодняшнего дня эти невероятные факты… Но, мадемуазель, вы забыли сказать нам о неслыханной вещи — в один из дней между двумя и тремя часами дня в семейном пансионе в Отёй, где вы снимали комнату, вас навестил ваш брат Жак Доллон, подозреваемый в грабеже княгини Сони, подозреваемый в краже на улице Четвертого Сентября и, наконец, подозреваемый в покушении на вашу жизнь, поскольку трудно найти иное объяснение покушению, объектом которого вы стали, и я добавлю…

Но Жером Фандор не смог продолжить.

Вот уже несколько минут он смотрел в глаза девушки, которая, как только журналист обратился к ней, встала, дрожа всем телом… Если бы кто-нибудь мог спокойно присмотреться к двум основным действующим лицам, стоявшим друг против друга, он бы заметил, что взгляд Жерома Фандора был одновременно умоляющим и убеждающим, а Элизабет Доллон — удивленным и потрясенным.

Господин Фюзелье, услышав совершенно невероятное заявление журналиста, был не в состоянии заметить это. В Жероме Фандоре он внезапно увидел человека доносящего, а в Элизабет Доллон — разоблаченную соучастницу.

Однако несмотря на то, что он уже был убежден в этом, сдерживая себя, судья произнес спокойным голосом:

— Господин Фандор, вы только что сделали очень серьезное заявление, которое должно быть подтверждено неоспоримыми доказательствами. Продолжайте, пожалуйста!

Жером Фандор не заставил долго упрашивать себя и, не глядя на девушку, которая казалась скорее удивленной, чем взволнованной, и смотрела на него непонимающим взглядом, продолжил:

— Доказательство тому, о чем я говорю, господин судья, вы найдете, проведя обыск в комнате мадемуазель Доллон. Я не хочу говорить вам большего, мне достаточно лишь сообщить вам об этом…

— Позвольте, — сказал судья, сделав чисто юридическое замечание, — но до завтрашнего утра я не могу произвести обыск.

Затем он обратился к владелице дома, ее слуге и банкирам, опешившим от этой странной сцены.

— Мадам, господа, я прошу вас удалиться. Мадам, — добавил он, обращаясь к владелице пансиона, — под страхом самых серьезных последствий я рекомендую вам никого не впускать ни к себе, ни в комнату мадемуазель Доллон до появления представителей правоохранительных органов. Будьте любезны, подождите меня все в коридоре.