Сзади задвигался Димка. Потом кашлянул, но тактично, почти смущаясь, чтобы не привлекать к себе внимания и в то же время давая понять, что на посту я, всё, мол, под контролем, шеф: и дорога, и черная «ауди» на хвосте, и пушка в кармане. Шеф в последнее время легко раздражался. Шеф. Андрей усмехнулся. Философских мыслей не было, но зато ему вспомнилась Димкина жена. Худенькая, прозрачная и с огромным животом, который с трудом умещался в их старом «форде» – «пылесосе», как называл эту развалюху тесть. Она посмотрела на него так испуганно, почти с ужасом, что ему стало смешно. Потом он понял, что это она боялась своего тела. Ей, наверное, и восемнадцати не было. Все время, пока Андрей разговаривал с Димкой, стоя у «пылесоса», она сидела, упершись взглядом в живот и боясь пошевелиться, как будто из него могло выскочить что-то страшное, неведома зверушка, что ли.

Машина мчалась не останавливаясь, словно все встречные светофоры горели зеленым. Андрей приоткрыл глаза и, повернув голову, увидел темный Славкин профиль, потом посмотрел в другую сторону. За окном всё то, к чему они все так стремились и к чему так быстро успели привыкнуть. За окном свобода. Бар, банк, казино, автошины, банк, казино, стройка, платная автостоянка, бар, казино, бюро путешествий, железная ограда автостоянки, опять стройка, потом какие-то пустыри, то есть будущие платные стоянки для лучших друзей человеков, казино, банки, бары… Вдруг все задрожало, куда-то сдвинулось, подернулось дымчатой пленкой, вконец смешалось, померкло и окончательно растворилось в январской мгле. В машине затихли все звуки. В голове, стремительно и бесшумно, как рыба, промелькнула мысль, что у отца завтра день рождения, икру и балык они им уже привезли. Перед тем, как погрузиться в сон, Андрей увидел на блестящем руле с золотым логотипом большие Славкины руки. На всего Славку его уже не хватило. Но напоследок стрельнув вбок, глаз еще успел ухватить стрелку спидометра, резко ползущую вверх. Колеса все быстрее скользили по дороге, пока не оторвались от земли, и «мерседес» взмыл в воздух.

По лицам был разлит румянец, глаза блестели. За здоровье юбиляра было выпито и съедено. Хорошо съедено, как в лучших домах. Блюда с ломтиками нежно-розовой и белоснежной рыбы радовали глаз и веселили сердце не меньше, чем маринованный угорь на хрустале. По бокам фарфоровые вазочки с красной и черной икрой. Хоть ложками ешь. Нажимали все – и родственники, и старые друзья родителей, которых он знал с детства, и новые друзья, которые уже успели стать старыми. Подмигивая, тесть сворачивал в трубочку кружочки сырокопченой колбасы и отправлял их в рот одну за другой. Без хлеба, чтобы вкуснее и не портить фигуру. Теща, как обычно, чинно сидела рядом, время от времени поддакивая общему разговору. От густо посыпанной зеленым луком селедки шел тот дивный пролетарский запах, который так любил Андрей, но сейчас почему-то желудок молчал, и он опять перевел взгляд на гостей, ища Свету и Сашку. За столом их не было. Тогда Андрей заглянул в материну рабочую комнату. Заскучав среди взрослых, Сашка иногда убегала туда разглядывать старинные книги со сказками, но сейчас в комнате у матери было темно и пусто. Все-таки Андрей задержался здесь немного, вспомнив бабушку, которая жила в этой комнате, когда он был маленький. Он увидел, как в зеркале немецкого платяного шкафа развевается занавеска. Мать всегда, даже зимой, держала открытой форточку. Не чувствуя сквозняка, он повернулся, но вместо окна взгляд его уперся в черную стену и Андрей понял, что надо линять.

Сашка и Света все еще не появились. Бедный Чарли. Пообещали куриного мяса и обманули. Вот подлянка. И что Светка думает? Где она, черт возьми, торчит с ребенком и собакой? Тесть-то с тещею давно уже здесь икру наворачивают. Чувствуя, что закипает, и бешенство, которое в последнее время вызывала у него жена, уже поднимается к глазам, затуманивая их, Андрей быстро выхватил взглядом отца. Тот сидел во главе стола, как и положено виновнику торжества, и вовсю разглагольствовал, широко размахивая руками. Между пальцами у него была зажата сигарета. Пепел падал то в балык, то в сырокопченую конину. Другой рукой он проводил по черным с проседью волосам, убирая их с вспотевшего лба, и подливал себе водки. Кажется, речь шла о фирме, которую он открыл с бывшим другом, коллегой и собутыльником, эстонцем с русским именем Сан Саныч. Его, кстати, здесь не было. И не могло быть. Сан Саныч оказался предателем и делягой. Сан Саныч привел в фирму каких-то своих эстонцев, совсем молокососов, пристроил их в правление и стал вытеснять отца из руководства. Отец, конечно, проклинал Сан Саныча с его компанией на чем свет стоит, а заодно и всех эстонцев, и грозился, что скорее удавится, чем будет сдавать госэкзамен по языку, на котором он уже пятьдесят лет говорит лучше, чем сами туземцы. Тесть, сидевший напротив отца и теперь переключившийся на черную икру, которую Андрей с ребятами привезли родителям накануне прямо со склада, сочувственно кивал и говорил, что все это чистая правда, но не стоит так горячиться. Вот хитрый лис. Но отец горячился еще больше, он даже двинул пару раз кулаком по столу, так что задребезжала посуда, а соседка Алевтина, старинная подруга семьи, примирительно похлопала его по плечу и стала выговаривать ему, как ребенку.

Андрей, забыв про жену, дочку и Чарли, смотрел на отца, как будто тот вдруг предстал перед ним впервые за эти последние годы, когда они все, очумев и словно нарочно ослепнув от свободы, чтобы не видеть друг друга, ринулись делать деньги. Теперь же его взгляд был ясен, и, не замутненный суетой, он зорко следил за отцом.

Тот явно не поспевал за временем. Оно утекало из его рук, как песок в песочных часах, которые нельзя было больше перевернуть, чтобы начать заново. Время пирамидой погребало его под собой. Отец, конечно, рыпался, выпячивал вперед грудь, махал кулаками, метал молнии из глаз, показывал клыки, гремел на всю квартиру охрипшим от табака и выпивки голосом, но никто уже не воспринимал его всерьез. Все эти партийные замашки, на которых еще совсем недавно зиждилось его вполне благополучное существование, на глазах осыпались в прах вместе с прошедшим временем. То ли дело тесть – круглый, обкатанный волнами времени голыш, у которого в любой период, хоть в переходный, хоть в застойный, хоть при царе-батюшке, хоть при генералиссимусе, не будет переводиться на столе икра. Во веки веков верую, Господи, в историческую необходимость, раз ты ее сотворил, значит, будем ей поклоняться. Мы люди маленькие, что с нас возьмешь, да и для здоровья, поди, лучше. Пока отца выпихивали из его же фирмы, тесть все расширялся, плел свою теперь уже капиталистическую паутину – в городе, в стране и за ее пределами. И все это ровненько, спокойненько, добродушно посмеиваясь, не повышая голоса и не снедаемый гордыней, как отец. Кроме рыбных консервов торговал уже и китайскими светильниками, и голландским сыром, и еще чем-то, о чем в приличном обществе не полагалось спрашивать. И ему, Андрею, удружил с супермаркетом. Без его связей разве бы им такой магазин достался, да еще в таком месте?

Андрей опять окинул взглядом стол. Странно, что желудок по-прежнему не откликался на любимые закуски; он ведь, кажется, уже давно ничего в рот не брал. Вот мать встала из-за стола, сейчас, наверное, на кухню пойдет – утку проверять. Перед тем, как выйти из комнаты, она вдруг оглянулась и долгим взглядом посмотрела на отца, но тот все продолжал бушевать и что-то доказывать тестю и всем остальным, кто слушал его, не забывая подкладывать себе закусочку. Андрей хотел было последовать за матерью, но решил, что времени еще много, они еще даже за горячее не принялись, хотя уже успели порядочно разомлеть от всех этих деликатесов. Успеет еще с ней побыть. Но где же все-таки его семейство? Вроде Света с родителями не ссорилась, да и приличия светские она всегда блюдет. Так ее отец воспитал, для ее же блага. Тут из-за стола встала одна из старых подруг родителей, бывшая балерина Лиза, и тоже пошла на кухню, для компании. Ну, вот и отлично, а он пока здесь останется с чистой совестью.