Я смотрела на них глазами человека, каким мы с Лилой мечтали стать в детстве и каким в итоге стала я, – автором толстой книги, шлифующим, а местами и переписывающим текст перед публикацией. «Я злоупотребляю диалектом», – думала я и начинала вычеркивать и исправлять отдельные пассажи. Потом мне начинало казаться, что диалекта маловато, и я добавляла кое-какие словечки. Таким образом мне удавалось находиться в квартале и одновременно наблюдать за ним со стороны. Я оправдывала свое присутствие здесь важностью своей работы и прилежно вглядывалась в скудно освещенные комнаты и вслушивалась в доносящуюся с улицы грубую ругань. Я держала в уме опасности, которым подвергались мои дети; я смотрела, как проносятся по шоссе грузовики, в хорошую погоду поднимая пыль, а в дождь забрызгивая обочины грязью; я изучала клиентов Лилы и Энцо, в основном провинциальных предпринимателей, дорого и безвкусно одетых, приезжавших на роскошных автомобилях и умевших в долю секунды переходить от агрессивной наглости к услужливому раболепию.

Однажды, когда мы с Иммой и Тиной ждали Лилу в офисе Basic Sight, я вдруг поняла: да, Лила занимается совершенно новым делом, но ведет его, не поднимаясь со дна нашего старого мира, в котором застряла. Я слышала, как она орала на одного клиента по поводу денег. Меня поразила ее грубость: что это с Лилой? Куда подевались ее вежливость, ее респектабельность? Тут ее позвал Энцо, и клиент – мужик под шестьдесят, низенький, с огромным пузом – выкатился из офиса, сыпля проклятьями.

– Так какая ты на самом деле? – спросила я Лилу после этого эпизода.

– В каком смысле?

– Если не хочешь говорить, не надо.

– Нет уж, давай поговорим. Что ты имеешь в виду?

– Ну, как ты ведешь себя с людьми, с которыми вы связаны по работе?

– Бдительно, как и все.

– Бдительно?

– А дальше по обстоятельствам, лишь бы все шло по-моему. Мы же всегда к этому стремились, разве нет?

– Да, но теперь мы отвечаем не только за себя, но и за детей. Ты же сама говорила, что квартал надо изменить.

– И что же, по-твоему, я должна для этого делать?

– Опираться на законы.

Я сама себе поразилась: получалось, что я более ярый сторонник легальных методов борьбы, чем мой бывший муж, а может, и более ярый, чем Нино.

– Законы работают там, где от одного слова «закон» люди встают по стойке «смирно», – усмехнулась она. – А здесь все не так, сама знаешь.

– И что с того?

– А то, что тут народ законами не испугать, вот и приходится запугивать другими вещами. Вот на этого засранца, например, мы сколько работали, сколько времени потратили, а он отказывается платить, говорит, денег нет. Я ему пригрозила, сказала: «Я на тебя в суд подам». А он мне: «И подай, напугала, тоже мне».

– И что, подашь?

– Если подам, своих денег никогда не увижу, – засмеялась она. – У нас тут не так давно бухгалтер украл пару миллионов. Мы его уволили, собрали все улики, а дело ни с места.

– И чем кончилось?

– Тем, что мне надоело ждать ответа из суда, и я обратилась к Антонио. Украденные деньги мигом вернулись. И этот сегодняшний отдаст, без всяких процессов, адвокатов и правосудия.

Так вот какую работу Антонио выполнял для Лилы. Денег он с нее не брал, помогал по дружбе, из уважения. А может, она одалживала его у Микеле: тот готов был все ей отдать, чего бы она ни попросила.

Но все ли? Если до переезда в квартал я была уверена, что он спешит исполнить любой ее каприз, то теперь у меня появились сомнения. Я улавливала первые тревожные сигналы: когда Лила произносила имя Микеле, в ее голосе больше не слышалось удовлетворения, зато звучали опасливые нотки. Да и сам он все реже показывался в офисе Basic Sight.

Особенно заметно перемены проявились во время свадьбы Марчелло и Элизы. Они устроили невероятно помпезное празднество. Марчелло весь вечер не отходил от брата, шептал ему что-то на ухо, они ходили в обнимку и громко смеялись. Микеле словно воскрес: произносил многословные высокопарные тосты, поглядывая на сидевшую рядом невероятно растолстевшую Джильолу с детьми, которая, судя по всему, забыла, как он с ними обошелся. Меня удивило, как мутировало местное общество. Такое же вульгарное, как прежде, на свадьбе Лилы оно поражало провинциализмом, тогда как теперь модернизировалось и приобрело черты столичного лоска. Даже Лила не избежала его влияния, что находило отражение в ее манерах, речи, одежде. Только мы с девочками своей сдержанностью выбивались из общего ряда с его кричащими красками, громким смехом и показной роскошью.

Особенно меня напугал в тот день Микеле, с которым случился приступ ярости. Он произносил торжественную речь в честь молодоженов, но тут послышался детский плач – плакала Тина, не поделившая с Иммой какую-то игрушку. Микеле замолчал, но через секунду заорал как сумасшедший: «Лина, черт тебя побери, заткни уже свое долбаное отродье!» Именно так он и выразился. Лила ответила ему долгим взглядом. Она ничего не сказала, не сдвинулась с места, только медленно положила свою руку поверх руки Энцо, сидевшего рядом. Я встала из-за стола и поспешила вывести обеих девочек на улицу.

Эту сцену не оставила без внимания даже невеста, то есть моя сестра. Когда торжественная речь была окончена и до меня донесся гром аплодисментов, к нам вышла Элиза в роскошнейшем белом платье. «Вот теперь узнаю своего деверя! – весело сказала она. – Хотя с детьми так, конечно, нельзя». С этими словами она подхватила на руки Имму и Тину и вернулась с ними в зал, улыбаясь и шутя. Я в растерянности поплелась следом.

Какое-то время мне казалось, что и она стала прежней. Действительно, после свадьбы Элиза очень изменилась, словно до сих пор ее портило отсутствие обручального кольца. Она стала спокойной матерью, тихой, но уверенной в себе женой, и перестала со мной воевать. Когда я приходила к ней с дочками, а иногда и с Тиной, она принимала меня радушно и с девочками была сама доброта. Марчелло, если мы с ним пересекались, вел себя вежливо. Он звал меня «дорогой свояченицей, пишущей романы» (как поживает моя дорогая свояченица, пишущая романы?). Мы перекидывались парой дежурных фраз, и он уходил. В доме теперь всегда царил идеальный порядок, Элиза и Сильвио встречали нас нарядно одетыми. Но вскоре я убедилась, что моя младшая сестренка исчезла навсегда. Ее место торжественно заняла синьора Солара: ни одного искреннего слова, только дружелюбный тон и улыбка, такая же, как у ее мужа. Я старалась быть ласковой с ней и особенно с племянником, но Сильвио мне не нравился: слишком уж он был похож на Марчелло. Элиза, должно быть, прекрасно видела, что я от него не в восторге. Однажды вечером она сорвалась, в сердцах воскликнув: «Ты больше любишь дочку Лилы, чем моего сына!» Я заверила ее, что это не так, обняла и поцеловала мальчика. Она покачала головой: «Но жить ты переехала поближе к Лиле, а не к нам с папой!» Она все еще злилась на меня, а теперь и на наших братьев. Она считала их неблагодарными свиньями: они нашли работу в Байано и не поддерживали связь с Марчелло, который столько для них сделал. «Говорят, что семейные узы самые крепкие, да только это не так, – заявила она мне, как будто излагала главный принцип мироустройства. – Чтобы они не рвались, их надо поддерживать, как делает мой муж. Микеле вон чуть не оторвался, но Марчелло сумел поставить ему голову на место. Слышала, какую прекрасную речь он произнес на свадьбе?»