– Это я, Саша, – проговорил Роман неуверенно.

А про себя просто взмолился, чтобы эта надежная, как скала, баба впустила его в дом. Он бы согласился уснуть даже на пороге.

– Какой, на хрен, Саша?! Кто такой, откуда? – спросила она грозно и цыкнула на кого-то за своей спиной.

Видимо, Семен разъяснял ей, спрятавшись в сенцах.

– Я в доме Ростовских живу временно, – говорил Рома.

– Зачем?

– Так вышло. Меня там поселили пока.

– Кто? – продолжала допрашивать его женщина.

– Друзья, – неуверенно объяснил он.

– Друзья, говоришь? – Она громко хмыкнула. – А чего же ты от тех друзей по ночам в чужих домах себе пристанища ищешь, а, Саня?

– Не поверите… – Рома вздохнул, задирая голову к непроницаемо черному небу. Глаза вдруг предательски защипало, а горло перехватило. Но закончил: – Мне там страшно.

И она неожиданно двинулась вперед, развевая подолом огромной ночной рубахи, как парусом. Подошла к калитке, щелкнула щеколдой, толкнула ее, схватила Рому за рукав, втащила внутрь.

– Заходи, сынок, коли тебе страшно, – проговорила женщина, подталкивая его в спину к крыльцу. И как рявкнет: – Семка!

– Да, дорогая? – Семен услужливо выгнул спину.

– Постелешь парню в комнате. Белье на верхней полке. Подушка с одеялом знаешь где. Все, ступай, не ежься.

Семен исчез. Женщина завела Романа в дом, впихнула в кухню. Опрятную, вкусно пахнущую чем-то съестным и горячим.

– Щи кислые есть, час назад выключила, только сварились. Будешь? – спросила она, заметив, как забегал кадык на Роминой шее.

– Буду.

– Руки вымой.

Он послушно вымыл руки с мылом над маленькой раковиной, вытерся чистым полотенцем, висело рядом на крючке в виде смешного гусенка. Повернулся, а стол уже странным образом накрыт. В глубокой тарелке дымятся щи с огромным куском постного мяса. Три ломтя мягкого хлеба. Тарелочка с домашним салом, нарезанным тонкими ломтиками, маринованные огурчики в другой тарелке. Неожиданно две стопки и пол-литра чего-то с самодельной пробкой.

– Садись, сынок, поешь.

Женщина, когда успела, надела поверх ночной рубахи байковый халат приятной нежной расцветки в голубой горошек. Села напротив него. Уставилась, скорбно поджав губы.

– Чего вы? – Он смутился, хватая ложку со стола.

– На отца похож, – вдруг проговорила она и неожиданно погладила его по голове.

Он чуть не задохнулся и ложку не выронил. Он же шифровался! Чего она?!

– На какого отца? – Рома принялся громко есть, старательно избегая смотреть на хозяйку.

– На своего! – фыркнула она, со странным хлопком выдернула пробку из бутылки, налила в две стопки. – На Игоря Романыча Ростовского. Ты ведь его копия. И зовут тебя Ромкой, а не Саней никаким. Так ведь?

Он неопределенно пожал плечами, продолжая есть щи. Они были божественными! Густыми, наваристыми, душистыми. Отец такие любил. И заставлял мать варить, а та все ворчала и называла его плебеем за то, что он любит такую простую еду. Вот он от этого ворчания и смывался в ресторан обедать.

– Мать-то поминал? – спросила она и пододвинула к нему наполненную стопку.

– Нет. – Он неожиданно выронил ложку, замер. Горло снова сдавило. – Не вышло. Не с кем было.

– Давай помянем, – предложила она и махнула стопку, как моргнула.

Рома тоже выпил, чуть не задохнулся от крепости, понял, что это самогон и что его сейчас может развезти, и снова принялся есть. Щи, сало, огурчики. Все было невероятно вкусным, домашним. И тепло было в доме, и покойно, у него глаза даже через минуту принялись закрываться сами собой.

А женщина не унималась.

– А теперь давай отца твоего помянем, Игоря. Хорошим мужиком был, – снова разлила она по стопкам.

Из-за двери в комнату выглянул Семен то ли в бабьей, то ли в больничной рубахе, глянул жалобно, проскулил что-то. Видимо, к ним просился. Женщина не позволила, цыкнула, и Семен исчез.

– Отца? – Рома поднял стопку, посмотрел на свет, чистоты напиток был поразительной. – А я даже не знал все эти годы: умер он или сбежал? Мать перед самой смертью сказала, что нет его уже пять лет.

– Нет его, сынок. – И женщина выпила, не поморщившись и не закусив. – Пять лет как нет. Вернее, в августе пять лет будет. Помяни, помяни. Грех это! Человек пять лет в земле сырой лежит, а его только я и поминаю, поди…

– Вы?! А почему вы?! Вы разве знали, что его нет?! Его официально не признали умершим. Пропал без вести. Вот так! Вы-то откуда знали, зачем поминали?

И Рома послушно выпил. Опустошил тарелку, сделал себе бутерброд из краюхи хлеба и сала, начал жадно кусать. Он сто лет так вкусно не ел. Даже мясо от шеф-повара из любимого ресторана его отца таким вкусным не казалось. Проглотил, все сразу же.

– Я-то? – Женщина уставила на него немигающий тоскливый взгляд, вдруг начавший заплывать слезой. – Потому что знала, Рома! Потому что этими вот глазами все видела!

И она ткнула щепотью себе в глаза. Мощные плечи ее вздрогнули.

– Что видели?! – Рома перестал жевать, замер с оттопыренной щекой.

– Видела, как его убивали, сердешного! – громко прошептала она и нервным движением перекрестилась, оборачиваясь на дверь, ведущую в сенцы. – Все видела!

Рома молчал. Легкий хмель, накрывший его с двух рюмок крепкого самогона, растворился. Выпитое странным образом будто прояснило ему сознание. У него даже все чувства обострились. Стал слышать, как бьется где-то за шкафом муха в невидимой паутине. Как скребется за дверью комнаты несчастный Семен, которому не предложили выпить. Как шлепаются о землю с листьев капли за окном. Как кричит где-то далеко-далеко какая-то ночная птица. И гоняет за домом обнаглевших мышей возбужденная кошка.

Это называется моментом просветления? Да?

– Вы видели, как убивали моего отца? – тоже шепотом произнес Рома, уставившись на женщину сумасшедшими глазами. – Кто??? Кто это сделал???

– Их было двое, – зашептала она еще тише, без конца оглядываясь и крестясь. – Приехали с ним вместе на его машине. Один, тяжелый такой, криволапый. Он часто сюда с твоим отцом приезжал.

Шелестов!!! Спине сделалось холодно, а сердцу, наоборот, горячо.

– Приехали, по двору ходили, ходили, в дом зашли. Потом шум, гам, в деревне-то пусто, все слыхать. Хоть и день, а слыхать. А я-то – на чердаке, с биноклем. Заранее влезла. Как увидала машину твоего отца, так шасть на чердак-то. В доме в тридцатом. Все за алкашом своим следила. Думала, снова туда помчится. Он ведь, Сема-то, неплохой. Но привычку взял! Как Игорь Романыч туда приезжает, так он тут как тут! То возьмется баню топить, то шашлык им жарит. Говорю: негоже в лакеях-то! А он… А после твоего отца кривоногий этот со своим дружком все баб возили, все возили. И Сема туда же. Я ему, скоту, рожу-то один раз так начистила!..