– Непременно.

– Но не все роженицы вернулись в камеры. И не у всех даже настал срок, когда их забирали. Фэллон, я знала об экспериментах, но не верила, что дела настолько плохи. Видимо, надеялась в глубине души, что никто не способен на подобную бесчеловечность. Теперь же у меня открылись глаза: все еще хуже, чем в моих самых страшных кошмарах.

– Сотворившие это ответят за свои преступления. Те, кто отдавал приказы, и те, кто их выполнял. Все они понесут наказание.

– Я верю, что каждый негодяй рано или поздно поплатится за свои действия. И надеюсь, что сегодняшний день заставит вздрогнуть всех хоть отчасти ответственных за эти жестокости. Пока же… – Ханна рассеянно потерла шею. – Я помогу еще одной несчастной принять душ и переодеться. Видишь светловолосую женщину, которую ведет с осмотра Лидия?

– Да.

– Ее зовут Надя, и она была среди тех, кого поместили в карантинный центр еще во время Приговора. Почти двадцать лет назад. Поговори с ней до того, как возвращаться домой.

Ханна направилась к одной из пострадавших и помогла ей подняться, чтобы отвести в душ. Когда Лидия усадила подопечную на койку, Фэллон зашагала к ним, лавируя между кроватями.

Несколько человек из тех, мимо которых проходила Избранная, протягивали к ней руки, чтобы притронуться. Она останавливалась, испытывая неловкость и сочувствие, и старалась приободрить освобожденных хоть парой слов. Никакие невзгоды в жизни девушки не могли даже близко сравниться с тем, через что довелось пройти этим несчастным.

Когда она приблизилась к светловолосой женщине, та уставилась на нее бледно-голубыми глазами.

– Здравствуй, Надя. Меня зовут Фэллон. Тебя уже покормили?

– Нам дали суп с хлебом и чай. Спасибо, – с сильным акцентом поблагодарила собеседница.

– Я вижу в твоей душе свет, – переходя на русский, сказала Избранная и села рядом. – И тигрицу.

– Я не слышала родной язык больше двадцати лет, – тихо произнесла Надя, на глазах у нее навернулись слезы. – С тех пор как работала в посольстве в Вашингтоне. Мне тогда было двадцать шесть.

– А где твоя семья?

– Брат. Он погиб в тот ужасный январь, когда разразилась пандемия. А родители и друзья остались в Москве, и я не знаю, что с ними – не сумела дозвониться. Тогда все вокруг умирали. Но не я. Затем заразилась моя подруга, с которой мы вместе снимали жилье. Я отвезла ее к врачу, потому что еще на что-то надеялась. Но она тоже скончалась. – Надя рассеянно теребила в пальцах край одеяла, чтобы чем-то занять руки. – Я ощущала, что во мне что-то изменилось, видела эти же изменения в других людях, но ничего не понимала. Видишь? – Она повернулась и спустила с плеча одежду, показывая татуировку тигра на спине. – Мне нравились эти прекрасные создания еще до того, как все началось. Но это произошло так внезапно, и испугало меня. Столько новых эмоций: столько боли и столько радости. Люди вокруг умирали, убивали друг друга, повсюду царило настоящее безумие, полыхали пожары. Вороны кружили в небе, которое почернело от клубов дыма.

– Моя мать тоже пережила Приговор и стала ведьмой. Как и мой родной отец, – желая поддержать собеседницу, Фэллон взяла ее за руку. – Они сбежали из Нью-Йорка.

– Значит, ты понимаешь, раз слышала истории подобных мне.

– Я бы хотела узнать твою.

– В Вашингтоне я встречалась с одним парнем. Ничего серьезного, самое начало отношений. Но изменения так напугали меня, что я отправилась к нему, потому что не знала, куда еще идти. Он работал на правительство и обещал помочь. Позвонил военным, и те тоже обещали помочь. Я поверила и не сопротивлялась. В тот день вместе со мной из города вывезли еще двенадцать человек.

– Куда вас забрали?

– Как сказали, в безопасное место.

– Все Уникумы?

– Нет, часть нашей группы составляли люди, обладавшие иммунитетом. Мне до сих пор неизвестно, куда нас отвезли. Видимо, подмешивали что-то в воду. Кажется, карантинный центр располагался под землей. Тогда-то все и началось. С заборов крови и мочи, опросов. Сперва происходившее выглядело безобидно, несмотря на то что нас держали по отдельности и взаперти. Зато хорошо кормили и вежливо обращались. Говорили, что делают это ради всеобщего блага. Ради поиска лекарства. Я верила им, даже когда прошло несколько месяцев. А затем врачи сменились.

– Сменились?

– Да, приехали другие. Военные. И тесты перестали казаться безобидными. Новые врачи причиняли боль, заставляли оборачиваться тигром. Я попыталась сбежать, дать отпор, но меня били током, подсыпали седативные препараты. Спустя какое-то время всех, кто умел превращаться в животных, опоили и во сне перевезли в другое место. И снова перевезли. И снова.

– Пока ты не вернулась в Вашингтон, – подсказала Фэллон.

– Я даже не знала, где очутилась, пока не сообщили остальные пленники. Мы не могли выбраться из заключения, условия которого становились все хуже и хуже: начались изнасилования, побои. Нас заковывали в цепи, кололи препараты. Некоторых уводили и не приводили обратно. Женщин возвращали беременными. Меня тоже. Если ребенок выжил, ему сейчас должно быть около восьми лет – я старалась следить за временем. Хуже всех оказался Картер. Он ставил самые бесчеловечные эксперименты. Однажды меня увели и вкололи транквилизатор, а когда я очнулась, то ребенка уже не было.

Надя приподняла рубаху, демонстрируя на животе шрам от кесарева сечения, и продолжила:

– Мое дитя забрали! И еще много месяцев после того держали меня привязанной и откачивали молоко. Я говорила себе, что ребенок жив, раз нужно его кормить, хотя на любые расспросы эти подонки отказывались отвечать. Когда возникало желание покончить со всем, покончить с собой, одна мысль, пусть и несбыточная, что дитя не погибло, заставляла терпеть… Как же я мечтала об этом! И о твоем появлении. Некоторые из заключенных умели общаться телепатически и передавали весть об Избранной, которая прогонит тьму пылающим мечом.

К тому времени как Фэллон вошла в отведенную для нее комнату, на востоке уже брезжил восход. В голове нескончаемым потоком крутились истории, услышанные за ночь от Нади и других освобожденных. Каждая из этих историй могла разбить сердце на мелкие осколки.

Пытки и беспросветное отчаяние. Разрушенные семьи и отнятые жизни. Но за скорбными рассказами могла скрываться и возможность понять, где находятся другие карантинные центры.

Фэллон жаждала добраться до карт. Но еще сильнее хотела отдохнуть. И принять душ. И поесть. И чего-нибудь выпить. Но больше всего – лечь спать.

Но когда она потянулась к бутылке вина, которую кто-то предусмотрительно поставил на прикроватном столике, раздался стук.

Первым побуждением Фэллон было крикнуть, чтобы ее оставили в покое. Хотя бы ненадолго. Но она проковыляла к двери и открыла ее.

На пороге стоял Дункан. Такой же перепачканный после сражения, как и сама девушка.