Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да.
Она не стала объяснять, да официантка и не ждала.
– Сахара нет. Вчера кончился.
– Ничего страшного, мне не нужно, – ответила Фрэнки. – И тостов, пожалуйста. С маргарином.
– Будет сделано.
Она подошла к окошку и сказала повару, который глянул на Фрэнки и сунул в тостер несколько ломтиков хлеба.
Фрэнки отпила кофе. Ей нравилось, как здесь пахнет, все эти ароматы еды: подливы, мяса, сливок и пирогов. И хотя на улице было жарко, ей нравилось тепло кафе. Нравилось, как довольные и счастливые на вид люди жуют сандвичи. Никто не щелкает на шумных пишущих машинках, никто не просит написать под диктовку письмо и не пытается запереть тебя за закрытой дверью.
Официантка поставила перед ней тарелку с тостами.
– Ешьте, пока горячие.
Она была белой, с кудрявыми рыжими волосами – дружелюбными волосами – и большими серыми глазами, круглыми, как монета в четверть доллара.
– Вам нравится ваша работа? – спросила Фрэнки.
– А вам зачем? Ищете?
– Просто любопытно.
– Мне нравится. Харви, – она склонила голову в сторону повара, – дает мне ланч. Я люблю ланч.
Фрэнки улыбнулась.
– Я тоже. – Она посмотрела на руки официантки: кольца не было. – Вы замужем?
– Ну и ну, вы любопытная. Харви, эта девочка хочет знать, замужем ли я.
Харви усмехнулся, вытирая руки о белую рубашку.
Официантка с именем Нэнси на бейджике сказала:
– Я живу одна. У меня комната над магазином хозтоваров в соседнем подъезде.
– Комната?
– Да, комната. Знаете, с кроватью и шкафом. Ванная общая, но и так годится. Дешево.
Комната.
– Это ваша собственная комната?
Официантка рассмеялась.
– Ну а чья же еще? Уинстона Черчилля?
– Уинстона Черчилля, – повторил Харви, опять усмехаясь.
Всю дорогу домой Фрэнки думала о комнате Нэнси. Комната, которая была ее собственной и целиком для нее одной. Почему бы и Фрэнки не иметь что-то такое? Работа ей не нравилась, она не хотела, чтобы ей диктовали снова и вообще, но она усердно трудилась, зарабатывала деньги. И в любом случае их квартира слишком тесная.
Но она не могла бросить Тони. Она так сильно хотела собственную комнату, что почти ощущала ее вкус, но никогда не бросила бы Тони в одном доме с Бернис, Корой и Дьюи.
Она нашла отца в обувном магазине – тот прибивал новые каблуки к каким-то старым ботинкам. Он улыбнулся ей своей улыбкой, которая «есть, но нет» и опять занялся ботинками. Он вбивал в дерево маленьким молоточком крохотные гвоздики.
– Папа, – сказала Фрэнки, – что ты думаешь, если у меня с Тони будет комната?
Он вытащил изо рта гвоздики, которые держал в зубах.
– А? Что ты говоришь? Какая еще комната?
Выражение его лица говорило, чтобы Фрэнки остановилась, но она не остановилась – не могла.
– Ну, здесь тесновато. Я подумала, что могу взять немного денег из своего заработка и снять комнату для себя и Тони, чтобы освободить вам больше места. Я знаю, что Ада не…
– Ада прекрасно содержит дом, прекрасно, – сказал он. – Что ты такое говоришь? Ты спятила?
– Я просто думала, что…
Он постучал по рабочему столу.
– Нет. У моих девочек не будет никакой комнаты.
– Папа, если ты просто подумаешь о…
Он побагровел и погрозил ей ботинком.
– Даже не думай об этом, хорошо? Не говори об этом. Или я отошлю тебя обратно в приют.
Его слова были лишены всякой логики. Он оставил их в приюте на много лет и не забирал, пока его не вынудили.
– Нас оттуда выгнали. Ты не можешь опять отослать нас туда, нас не примут.
– Не указывай, что мне делать! – прокричал он. – Может, я выберу другое место, не знаю. Может, вызову полицию. Ты еще не совсем взрослая. Ты не можешь поступать как тебе вздумается! – Он покачал головой. – Ты остаешься здесь и работаешь, или я найду куда тебя отправить, слышишь?
Он не стал ждать ответа, а опять зажал в зубах гвоздики и принялся кивать «да, да, да», словно уверяя себя в собственной власти, как безумный и ненадежный король.
Волшебные слова
Возможно, я стала безрассудной. Возможно, немного ошалела. Я срывала шляпы с прохожих на улицах, щекотала младенцев в кроватках, включала и выключала свет. Я села рядом со спящей Стеллой и рассказала ей сказку о девушке с золотой рукой. Она проснулась, потирая собственную левую руку и вздрагивая от малейшего шороха. Когда я навестила ее в душе и стала снова и снова выбивать мыло из ее рук, она закричала. Сестра Берт вытащила ее, мокрую, и дала ей дополнительное задание за такой спектакль.
Бешеная Морин запретила мне сбрасывать бутылки с полки, зато я могла пить сколько угодно бурбона, хотя на самом деле его не хотела. Там я и сидела, в баре, пытаясь найти способ обойти запрет Бешеной Морин и поразвлечься, когда рядом появилась Маргарита. Волк облизал «неязыком» ее «неруки», а она погладила зверя по «неголове» и почесала его «неуши».
«Где ты была?» – поинтересовалась я.
«Молилась», – ответила она.
«Я по тебе скучала».
«Я по тебе тоже».
Но в ее «неглазах» сквозила отрешенность, словно она уже начала распускать свои контуры.
«Готова сейчас?» – осведомилась я.
Она перевела взгляд на меня: «К такому никто никогда не готов. Ты делаешь это не потому, что готова. Ты делаешь это потому, что надоело. И мне надоело. Надоело давным-давно».
Так мы и отправились в антикварный магазинчик: Маргарита, Волк и я. Черная кошечка увидела нас и негромко мурлыкнула, узнав меня. Она запрыгнула со стула на стол, а оттуда – на самый высокий шкаф, словно знала, что надвигается, словно решила понаблюдать и выбрала для этого самое удобное место.
«Как ты думаешь, он увидит тебя опять? – спросила я. – На самом деле увидит?»
Подумав, она ответила: «Да. Потому что по-прежнему хочет увидеть».
Перед магазином Маргарита замешкалась, словно по привычке ожидая, когда он выйдет. Но потом закрыла глаза и сложила ладони, молясь чему-то, понятному только ей. Ее желтое платье развевалось, мягкие завитки волос сзади на шее заколыхались. Очертания размылись, словно я смотрела на нее сквозь слезы. Маргарита оторвала ноги от пола и плавно перелетела к столу в задней части магазинчика. Мужчина сидел за столом, держа что-то в руках. Он поднял голову и замер.
– Ты, – выдохнул он. – Ты здесь.
«Я», – сказала она. Дух исходил от нее искрами и пеплом, золотистый и яркий.
– Ты прекрасна. Прекраснее, чем…
«Чем когда была живой? Когда ты позволил мне умереть?»
От этих слов у него по щекам потекли слезы. Он встал
