— А то он меня не карает! — возмущенно фыркнул Йоссариан. — Мы не должны, знаешь ли, все ему спускать. Да-да, нельзя безвозмездно спускать наши горести. Когда-нибудь я обязательно потребую у него расплаты. И я даже знаю — когда. В Судный день. Вот-вот, именно тогда я окажусь достаточно близко, чтобы ухватить этого бездарного плебея за горло и…

— Прекрати! — взвизгнула жена лейтенанта Шайскопфа и принялась неумело колотить Йоссариана кулаками по голове. — Прекрати! Прекрати! Прекрати! — взвизгивала она.

Йоссариан прикрыл голову рукой, но она продолжала истерично колотить его по руке, и тогда, решительно ухватив ее за запястья, он потянул ее вниз, уложил рядом с собой и удивленно спросил:

— Да какого черта ты так взъерепенилась? — Ему даже стало ее немного жалко. — Я ведь думал, что ты и правда неверующая.

— Неверующая, — всхлипнула она и злобно разрыдалась. — Так ведь тот бог, в которого я не верую, — он же хороший бог, справедливый бог, милосердный бог, а не глупый и жестокий и гнусный, как у тебя.

Йоссариан расхохотался и отпустил ее.

— Давай-ка, милая, введем у нас свободу совести, — предложил он. — Пусть каждый не верит в такого бога, какой ему нравится, ладно?

Это был самый неблагонамеренный День благодарения в его жизни, и он с удовольствием вспоминал теперь свой безмятежный карантин, который кончился, однако, через две недели отнюдь не безмятежно, потому что ему объявили, что он абсолютно здоров, и хотели отправить его на войну. Услышав эту ужасную новость, Йоссариан сел на кровати и пронзительно вскрикнул:

— У меня двоится в глазах!

Их палату опять захлестнула волна сумятицы. К Йоссариану торопливо сбежались из всех закоулков госпиталя врачи-специалисты и окружили его для срочного осмотра столь тесным кольцом, что он с неприязнью ощущал на коже влажное дыхание из низко склонившихся к нему носов. Специалисты стали совать свои носы ему и в уши, и в глаза, высвечивая их яркими лампа ми, принялись лупить его резиновыми молотками по пяткам и коленям, тыкали ему в ребра вибрационные вилки об одном зубе и показывали все, что попадалось им под руку, с самых разных сторон, чтобы проанализировать его периферийное зрение.

Предводителем этой бригады был величественный и внимательный джентльмен, который вдруг показал ему один палец и спросил:

— Сколько вы видите пальцев?

— Два, — ответил Йоссариан.

— А теперь? — спросил предводитель, показав ему два.

— Два, — ответил Йоссариан.

— Ну а теперь? — убрав пальцы, спросил предводитель.

— Два, ответил Йоссариан.

— Он видит все в двойном ложном свете, — глубокомысленно заключил предводитель врачей.

Йоссариана укатили в изолятор, где уже лежал солдат, у которого двоилось в глазах, а на его соседей по палате наложили двухнедельный карантин.

— У меня двоится в глазах! — громко выкрикнул солдат, когда к нему вкатили Йоссариана.

— У меня двоится в глазах! — так же громко выкрикнул Йоссариан и незаметно для врачей подмигнул своему новому соседу.

— Стены! Стены! — закричал тот. — Отодвиньте стены!

— Стены! Стены! — закричал Йоссариан. — Отодвиньте стены!

Один из врачей сделал вид, что отодвигает стены.

— Достаточно? — заботливо спросил он.

Солдат, у которого двоилось в глазах, обессиленно кивнул и откинулся на подушку. Йоссариан тоже обессиленно кивнул и, когда врачи ушли, со смиренным восхищением оглядел талантливого соседа. Он понимал, что перед ним истинный мастер своего дела, достойный внимательного изучения и всемерного подражания. Ночью сосед Йоссариана умер, и Йоссариан решил, что подражать ему больше не стоит.

— У меня уже не двоится в глазах! — садясь на постели, выкрикнул он.

Новая группа врачей, громко топоча, окружила койку Йоссариана, чтобы проверить с помощью разнообразных приспособлений, не обманывают ли его глаза.

— Сколько вы видите пальцев? — подняв один палец, спросил их предводитель.

— Один.

— А теперь? — выставив еще один палец, спросил он.

— Один.

— Ну а теперь? — выставив еще восемь, спросил он.

— Один.

— Ему и правда лучше, — удостоверил предводитель, изумленно глянув на своих коллег. — Он видит все в единичном ложном свете, но у него перестало двоиться в глазах.

— И как раз вовремя, — заметил оставшийся в палате врач, когда остальные ушли. Это был торпедообразный дружелюбный человек с рыжеватой щетиной на щеках и пачкой сигарет в нагрудном кармане рубахи, которые он машинально курил одну за другой, небрежно привалившись к стене. — Потому что вас хотят повидать родственники. Нет-нет, не ваши родственники, успокойтесь, — с усмешкой добавил он. — Это мать, отец и брат того парня, который только что умер. Они приехали из Нью-Йорка, чтобы повидаться с умирающим, и вы, по-моему, самый подходящий для них человек.

— Про что это вы толкуете? — подозрительно спросил Йоссариан. — Я вроде бы пока не умираю.

— Как не умираете? — удивился врач. — Мы все потихоньку движемся к смерти. Другой дороги у нас нет.

— Они приехали повидаться со своим сыном, — уперся Йоссариан. — А вовсе не со мной.

— Им придется удовольствоваться тем, что у нас есть, — сказал врач. — Для медиков все умирающие одинаково хороши — или, если хотите, одинаково плохи. С научной точки зрения умирающие не отличаются друг от друга. У меня к вам предложение. Вы на несколько минут превращаетесь в их родственника, а я никому не говорю про ваше вранье насчет болей в печени.

— Вы знаете об этом? — отпрянув на своей койке, спросил Йоссариан.

— Разумеется, знаю. Не считайте нас дураками. — Врач добродушно хмыкнул и закурил очередную сигарету. — Ну можно ли предполагать, что вам поверят про боли в печени, когда вы лапаете при каждом удобном случае всех медсестер подряд? Нет, надо распрощаться с мыслями о сексе, если вы хотите убедить врачей, что у вас больная печень.

— Это дьявольски дорогая плата за жизнь. А почему, кстати, вы не выдали меня, догадавшись, что я притворяюсь?

— Да на кой черт мне вас выдавать? — с удивлением воскликнул врач. — Мы же все тут завязаны в общий узел притворства. Я всегда готов помочь путнику на дороге к спасению — если он готов отплатить мне тем же. Эти люди приехали издалека, и я не хотел бы, чтоб их труды пропали впустую. У меня, знаете ли, сентиментальная слабость к старикам.

— Но они приехали повидаться с сыном.

— И немного опоздали. А мы попытаемся им помочь, и возможно, они даже не заметят подмены.

— А вдруг они начнут плакать?

— Скорей всего, так и случится. Для этого они, в частности, и приехали. Но я буду стоять за дверью и, если почувствую, что вам невтерпеж, сразу же войду.