Патрик хотел к себе домой, и Ксюша хотела к себе домой, а любовь хотела оставить их вместе – неважно где. Три эти желания, как в басне Крылова, рвались в разные стороны и не вписывались в реалии жизни. Патрик вернется осенью в Москву, Ксюша воспрянет, но что им делать с кучей препятствий позже, когда он окончит учебу и обязан будет уехать насовсем? Далекая Куба лежала между влюбленными камнем преткновения, и ни обойти было Ксюше этот карибский остров, ни объехать. Легче исключить из жизни вместе с Патриком.

Проводив его, Ксюша в тот же день купила треску и приготовила на ужин кубинский рыбный пирог: обжарила до румяной корочки шарики-орешки из легкого дрожжевого теста и, выложив их на сковороду, закрыла их тресковым филе с кольцами репчатого лука. Полила маслом… Дивный запах стряпни распространился по этажу. Андрей, верный поклонник Ксюшиных запеканок, продегустировал первым и внес рецепт в толстую записную книжку. Наверное, пирог еще вкуснее, если печь его в горячем пепле, завернув в фольгу. Андрей собрался в Пермь с ребятами из группы Юрия. Оттуда они пешим ходом доберутся до таежной реки, поживут в палатках, будут ночами петь у костра песни Визбора, а днем – фотографировать скалы и удить рыбу…

Малярщицам жарко, и Тося сняла рубашку. На ней закатанные до колен трико и белый сатиновый лифчик, потемневший в подмышках от пота. Теть-Рита ворчит:

– Опять баню устроила. Сейчас прораб придет…

– Он на меня не смотрит.

Это правда. Прораб Дмитриев, суровый мужчина с вопросительными бровями домиком, вчера всего раз покосился на Тосю. Заметил, что ходит полураздетая, и больше не глянул из принципа или по другой причине.

Если честно, едва Дмитриев явится, не спускает глаз с Изы, словно давно что-то у нее спросил и терпеливо ждет ответа. Хорошо хоть редко приходит. Некогда прорабу на стройке.

Тося взяла кисть и нарисовала пронзенное стрелой сердце на кухонной стене.

– Зачем краску изводишь? – огорчилась Светлана Евгеньевна.

– А чего ее жалеть, не моя же и не ваша. Все равно красить.

Краска была красивая, нежно-голубая. Новоселам должна понравиться кухня цвета неба. Изе бы понравилась, будь это ее квартира.

– Теть-Рита, а несемейным людям когда-нибудь станут давать квартиры?

– Станут, – заверила бригадирша. – Да и ты в старых девах не засидишься.

– Закрутишь с нашим прорабом и не засидишься, – игриво подмигнула Тося.

– Зачем вы так, – покраснела Иза, – Дмитриев ведь женатый.

– Жена – не стена! – развеселилась Тося. – А ты, главное, не теряйся, хватай жизнь, пока горячо!

Теть-Рита сердито передразнила:

– «Хватай жизнь!» Не слушай ее, Иза. Ты молоденькая, успеешь встретить единственного, с кем рай где угодно – в отдельной квартире, в коммуналке, в шалаше…

– Не всем везет. – Тосины шалые глаза сверкнули тоской и обидой. – Мне вот не повезло.

– И ты молодая, еще найдешь, – посочувствовала Светлана Евгеньевна.

– Да нет уже. Кто с ребенком возьмет? Обманул он меня, молодую, а самому полтинник почти…

– Так много! – вырвалось у Изы.

Светлана Евгеньевна наставительно сказала:

– Один ученый открыл, что любви все возрасты покорны.

– Алименты содрать не могу, сбежал, стрекозел! – разбушевалась Тося, и бригадирша сделала ей замечание:

– Не выражайся при студентках.

– Стрекозел – он такой и есть! – вскрикнула Тося с надсадой. – Нечего прикрывать подлеца обходными словами!

– Мужики всякие бывают, – согласилась, вздохнув, теть-Рита.

Тося сразу увяла, глаза погасли, и бедовое лицо, горестно сморщившись, стало некрасивым.

– Вы, девчонки, чести ронять не торопитесь. Учитесь на чужих ошибках.

…Помнится, на одном из стихийных «домашних» праздников в детдомовской комнате Изочка не поняла, почему девчонки-соседки обвинили семнадцатилетнюю Галю в «нечестности». Кого обманула правдивая, ласковая Галя? Потом Полина объяснила, что это такое – девичья честность, то есть честь, и растолковала Изочке значение слова «любиться» в худшем варианте, пакостными словами, которые хулиганы украдкой пишут на стенах заборов и туалетов. Изочка без того долго не в силах была избавиться от видения на Зеленом лугу: двое, слитые в одно, снились ей по ночам, тонко стонала от неведомого счастья горлинка… И сейчас пришла на ум непристойная мысль – случалось ли «такое» у Ксюши с Патриком?

Иза покраснела, сосредоточилась на работе и заставила мысль исчезнуть, не развиваться дальше. А то не смогла бы посмотреть на подругу без стыда. Ксюшина кисть мягко скользила по загрунтованной стене. Краска, кисть и движения творили небесно-голубое море. В середине Карибско-Мексиканского бассейна плыла ящерица – незакрашенный остров Куба с детенышами-островками вокруг.

– Опустела без тебя земля, – тихо запела Ксюша новую песню Майи Кристалинской.

«А без кого бы опустела земля для меня?» – подумала Иза.

Любовь наполняла жизнь. О всепоглощающем чувстве кричали спектакли, фильмы, книги. Люди бросались из-за любви под поезд и в реку, уезжали добывать алмазы и распахивать целину. Каждый мечтал жить с любимым человеком долго-долго и умереть в один день. У Изы же было несколько любвей. А значит, ни одной.

– Только пусто на земле одной, без тебя, – пела Ксюша, не видя ничего, кроме моря и ящерицы Кубы.

Тося замерла. Бережливая Светлана Евгеньевна не замечала, что с Тосиной кисти падают на бетонный пол крупные капли голубого дождя. Молчала и слушала. И теть-Рита тоже.

…Дни, полные монотонного труда и запаха олифы, текли к августу, и ожидание Ксюши взмыло парусом на близком ветру, pleno de vida. Она ломала голову, чем освежить скудную свою одежку: хотелось предстать перед Патриком «на сто процентов», как говаривала обожающая все числительное Лариса.

Девчонки в общежитии обычно менялись платьями, блузками, но на крупную Ксюшу ничего бы не налезло, к тому же она была брезглива. Учила Изу: «У каждого человека собственный запах, особо в подмышках. Пот подмышечный – заразный, и, если ты начнешь свое отдавать да чужое носить, к тебе посторонний запах пристанет. Потом хоть скипидаром отмывай – не отмоешь».

Добрый старик-армянин в сапожной мастерской на углу подправил Ксюшины стоптанные туфли и поделился для них краской. Блузка засияла вязаным воротничком, юбку Ксюша накрахмалила так, что садилась с листопадным шелестом. Но тут – о, удача! – вовремя выдали стройотрядовскую зарплату, и подфартило попасть в очередь за польским крепдешином. Ксюша выбрала ткань желтую с коричневым узором и подругу уговорила взять – с лазоревыми цветами на темно-сером фоне: «Бравое выйдет платье. Твои шпильки с голубыми бусинками к нему как раз подойдут».

У старшекурсницы Жени, поселившейся в комнате вместо Ларисы, были выкройки из журналов «Модели сезона» и «50 моделей ГУМа». Вооружившись мелком, Женя бережно расстелила чертежи на столе поверх ткани. Сколько раз эти безжизненные кальки и схемы, приложенные к скрипучим от свежести отрезам тафты, штапеля и тюля, помогали кому-то блистать на вечерах! Если не рассматривать швы близко, никто не сказал бы, что одежду смастерили вручную между лихорадочной перепиской конспектов, а не купили где-нибудь на выставке Общесоюзного Дома моделей.