Крепдешин – материал капризный, сыпучий, сложно шьется, зато сполна воздает за труды – и обтекает фигуру, и в то же время не льнет. Женя что-то прикидывала, приметывала на живую нитку, придирчиво обдергивала рукава-фонарики и воздушный подол. Отойдя наконец в сторону, залюбовалась:

– Ты прямо как с подиума! Увидит твой кубинец, упадет и не встанет!

– Ой, не надо так говорить, – испугалась суеверная от счастья Ксюша.

Пока она бегала в туалет смотреться в большое зеркало над умывальником, Женя любопытничала:

– Правду говорят, что ее негр – богач?

– Да, он владелец заводов, газет, пароходов, – буркнула Иза.

Некоторые почему-то считали Кубу богатой страной, а по словам Патрика, в республике действовала карточная система, вещи доставались еще труднее, чем в Советском Союзе, и продукты были лимитированы. Гавана представлялась Изе огромной деревней с не очень уместными в ней готическими соборами, строго возвышающимися над жесткими патлами королевских пальм. С многоэтажными строениями из окаменелого ракушечника – людными, крикливыми и бедными общежитиями. Страну раздирали как внешние, так и внутренние противоречия. Патрик тоже мучился противоречиями между Кубой и Ксюшей: одну мечтал видеть сильной, вторую – женой…

На другой день Ксюша мчалась по зданию аэропорта в новом платье. Пышный подол развевался узорчатым флагом, скорость выпукло оглаживала скульптурные плечи, красивую грудь и покатый желобок в слиянии сильных ног. Раскинув руки, бежал к Ксюше Патрик. В глазах Изы, подернувшихся почему-то влагой, они были словно два расплывчатых пятна света и тени, пока не срослись в одно цельное, завершенное и ликующее, как центральная часть задуманного неведомым художником замысла.

В дороге Патрик рассказывал о полезных ископаемых в малоисследованных кубинских горах, на островах и шельфах; Ксюша, потупившись, смугло-розовая от волнения, – о работе на стройке. О том, что пятиэтажки на московской «околице» растут, как грибы, а рядом в лесу полно грибов… Разговор был странно отвлечен и рассеян, прерывался то смехом, то трепетным молчанием. Ни разу не прозвучало: «Я скучал по тебе», «Я тебя ждала». Иза вдруг вспомнила весеннюю аллею и глупый политический спор с Андреем. Вспомнила кое-что богаче слов – несбывшийся тогда поцелуй, разноцветную смесь ощущений, взглядов, касаний, вытесняющих скупые в оттенках интонации. Чтобы не мешать влюбленным, смотрела в автобусное окно. А они, взбудораженные завершением разлуки, жили в каждой минуте ярко, насыщенно, и чудилось, будто от высокого напряжения их счастья шелковым током потрескивает ткань Ксюшиного платья. Люди пялились на интернациональную пару, выражая собой мощную гамму чувств – от любопытства до зависти, от понятливого сочувствия до активного осуждения, возможно, приправленного активным же, в спину, словцом…

Вечером в комнату влетел Андрей, с рюкзаком и полной книг сумкой, рассыпал по столу спелые вишни из кулька:

– Угощайтесь! Ух, какие вы загорелые!

Девчата глянули друг на друга «его» глазами: солнце впрямь вызолотило кожу обеих на подмосковной речке. Руки Ксюши выше кистей покрылись веснушками, а на лице веснушек не было, оно загорело чудесно, с несильным, малиновым на щеках румянцем. Волосы надо лбом лучисто побелели – Ксюша больше, чем обычно, стала напоминать плечистых плакатных тружениц со строительными мастерками и доильными аппаратами в руках.

Андрей тоже светился коричневатым глянцем, если не как арап Петра Великого, то наверняка как его небезызвестный потомок. Возмужал, говорил чуть охрипшим от песен голосом, был взлохмачен и по-прежнему шалопайски весел. С гордостью продемонстрировал рабочие мозоли: туристы все лето помогали леспромхозу сплавлять по реке бревна. К себе Андрей еще не заходил и, сдержанно позевывая, сказал:

– Ну, пожелайте мне спокойной ночи до завтрашнего вечера. Наконец-то высплюсь, а то не дрых все лето… Ах да, чуть не забыл: на вокзале ребят из театрального встретил. Помните Владислава с Тенгизом на дне рождения у Ниночки? Влад позвал к себе на дачу недели через две. О вас спрашивал. Родители в отъезде. Пойдем?

– Я не смогу: Патрик приехал. – Ксюшины серые глаза переливались, как радуга на нецветной фотографии.

– Иза, а ты?

– Одна? Ниночка же пока не вернулась из Сочи…

– Почему одна? Я с тобой!

– Что мы там будем делать?

– Как что – конечно, водку пьянствовать и беседы разговаривать!

Иза растерялась:

– Я не пью…

– Пьянствовать?! – возмутилась Ксюша. – Да ты с ума спятил!

– Кроманьонки, – ухмыльнулся Андрей. – Пошутить нельзя… Поговорим о театре, потанцуем. Компания нормальная, будут их однокурсницы. Вечером сдам тебе подружку в целости и сохранности.

– Не зна-аю… – протянула Ксюша, сомневаясь.

Изу взяла досада: почему она вечно опекает ее и воспитывает? С вызовом тряхнула подстриженной недавно челкой:

– Пойду.

– Как хочешь, – вздохнула Ксюша и повернулась к Андрею: – В случае чего с тебя спрос.

– Есть, товарищ начальник!

Раньше гусевский взгляд скользил по лицу Изы с безучастной, как ей казалось, смешливостью (несмотря на почти поцелуй), а теперь – с неприкрытым интересом. Она недоумевала: что уж такого нового появилось в ней? Рядом с красавицей Ксюшей, в тайном сравнении, она смотрелась скромно, чернавкой при княгине, таяла вечерней дымкой – краски основного спектра всегда сочны в растушевке полутонов. Откровенное восхищение Андрея вызвало в Изе растерянность и туманные предположения о какой-то своей перемене. Ведь и прораб Дмитриев, на что женатый человек, глаз не сводил, хоть прячься. Когда приходилось к нему обращаться по крайней надобности, отвечал коротко и с придыханием, будто поперхнулся…

Наметанное мастерицей Женей платье волновалось в коленях и пахло горячим утюгом. Капнуть духами, и заблагоухает, как весенний букет, немного погодя будет издавать еле слышный, но удивительно стойкий аромат – очертание аромата, флер, дуновение… Первое в жизни по-настоящему нарядное платье. В нем Иза не знала себя в зеркале, а в стареньком халате чего не знать – все та же фигура, то же лицо. Глаза, необычные на первый взгляд, но в общих чертах словно теряются. Словно чего-то им недостает то ли в выражении, то ли в изменчивости неуловимого цвета.

Шмыгнув в туалет, пока никого не было, Иза приблизилась к зеркалу… И обомлела. Новорожденное платье, разумеется, шик-модерн (опять вспомнилось Ларисино определение), но глаза… глаза! Яркая речная синь выхлестнула навстречу из-под бровей. Неужели это ее, Изино?! Тысячи раз виденные подробности лица – нос с намеком на горбинку, вздернутая легким лучком верхняя губа, ямочка на подбородке тоже почудились незнакомыми. По бронзовому лоску обнаженных рук пышно спадали до бедер расчесанные ко сну косы… «Эта красивая девушка – я… Я!» – убедилась Иза и тихо запела от радости: – Только пусто на земле одной, без тебя, а ты далеко…»