Мы въехали в туннель. Гид встал возле водителя, включил микрофон и давай разливаться – когда этот туннель прокопали, кто получил контракт на строительство, сколько шла стройка, какой президент одобрил, сколько машин по нему проезжает каждый день и так далее. Я думала, он скажет, чем этот туннель так прекрасен – может, он самоочищающийся или сделан из переработанных бутылок. Но нет, просто туннель. Тем не менее нельзя было не порадоваться за гида: что бы ни случилось, с ним всегда останется его туннель.

Мы приехали в отель – он представлял собой закрученный бетонный столб. В специальном конференц-зале нас зарегистрировала австрийская леди.

– Проверьте, чтобы в нашей комнате было две кровати, – сказала я. Узнав, что нам с папой придется жить в одной комнате, я пришла в ужас.

– Да, у вас две кровати. Вот ваш фачер на экскурсию по городу и трансфер в аэропорт.

– Мой что?

– Ваш фачер.

– Что?

– Ваш фачер.

– Что такое фачер?

– Это ваучер, – сказал папа. – Не веди себя как маленькая стерва.

Я правда не поняла, что говорит эта леди. Но я то и дело вела себя как стерва, так что этот раунд я оставила за папой. Мы получили ключ и поднялись в номер.

– «Экскурсия по городу» звучит неплохо, – сказал папа. Он так отчаянно старался мне угодить и настолько нелепо выглядел в этих своих заклеенных очках, что во мне почти просыпалась жалость – но я тут же вспоминала, что все началось с того, что он пытался запереть маму в психушке.

– Да, – ответила я. – Ты хочешь поехать?

– Хочу, – кивнул он с надеждой.

– Желаю хорошо провести время.

Я схватила свой рюкзак и направилась к бассейну.

«Чот» был огромен и прекрасен. Старые здания, затянутые плющом, с вкраплениями современной архитектуры на огромных заснеженных лужайках, усыпанных цепочками следов. К самой школе никаких претензий. Но люди там странные. Моя соседка Сара Уайетт сразу меня невзлюбила. Думаю, потому, что до рождественских каникул она жила одна в двухместной комнате. А когда вернулась, у нее вдруг появилась соседка. В «Чоте» принято рассказывать, кто твой отец. Ее папа владеет недвижимостью в Нью-Йорке. Тут у каждого, я не шучу, у каждого ученика есть айфон, а у большинства еще и айпады, а все компьютеры – исключительно Маки. Когда я сказала, что мой папа работает в «Майкрософте», надо мной стали смеяться в открытую. У меня ПК, а музыку я слушаю на плеере Zune. «Что это?» – спрашивали меня таким тоном, как будто я только что на глазах у всех включила наушники в огромную вонючую какашку. Я сказала Саре, что моя мама – знаменитый архитектор и получила грант для гениев фонда Мак-Артура, а Сара ответила: «Не может быть». Я говорю: «А вот и может, сама посмотри в интернете». Но Сара Уайетт не стала смотреть – просто отмахнулась от моих слов, и все.

У Сары густые прямые волосы и куча дорогой одежды, о которой она без умолку трещала. Если я говорила, что никогда не была в таком-то или таком-то магазине, она презрительно фыркала. Ее лучшая подруга Марла жила этажом ниже. Марла – жуткая болтушка. Она даже забавная, но у нее ужасные прыщи, она курит и находится на испытательном сроке из-за неуспеваемости. Ее отец – телережиссер в Лос-Анджелесе, и она вечно хвастается, что дружит с детьми знаменитостей. Начнет, например, вещать, до чего крут Брюс Спрингстин, и все слушают разинув рты. А я сижу и думаю: «Разумеется, Брюс Спрингстин крутой, но я и без Марлы это знаю». В общем, хоть в «Галер-стрит» слегка воняло столовкой, там, по крайней мере, попадались нормальные люди.

Как-то раз, спустившись проверить почтовый ящик, я обнаружила в нем толстый конверт без обратного адреса. Надписан он был странными печатными буквами – ни мама, ни папа так не пишут. В конверте не было никакого письма с указанием, от кого это – только документы про маму. С того дня все пошло на лад, потому что я начала писать книгу.

Но в один прекрасный день я вернулась после занятий в свою комнату и сразу почуяла неладное. Мы жили в Хоумстеде – скрипучем старом корпусе в центре кампуса, в котором, как сообщает памятная доска, однажды ночевал Джордж Вашингтон. А, я забыла сказать, что от Сары как-то странно пахло, будто детской присыпкой, но только какой-то тошнотворной. Но точно не духами, и присыпки я у нее никогда не видела. Я до сих пор не знаю, что это было. В общем, не успеваю я открыть входную дверь, как слышу наверху торопливые шаги. Поднимаюсь – в нашей комнате никого, но по звукам понятно, что Сара в ванной. Сажусь за свой стол, открываю ноутбук и чувствую запах. Этот противный запах присыпки прямо висит над моим столом. Это показалось мне очень подозрительным, потому что именно Сара настояла на том, чтобы разделить комнату пополам, и строго-настрого запретила нарушать невидимую границу. Тут она метнулась за моей спиной через всю комнату к выходу и – бегом вниз по лестнице. Хлопнула дверь. Сара вышла на улицу и встала на углу, собираясь перейти улицу Вязов. Я подошла к окну и окликнула ее. Она подняла голову.

– Сара, ты куда? У тебя все в порядке? – Я забеспокоилась, вдруг что-то случилось с одним из зданий ее отца.

Она сделала вид, что не слышит, и пошла по Крисчен-стрит. Это было странно: я знала, что у нее в это время должна быть тренировка по сквошу. Она не свернула ни к Хилл-хаусу, ни к библиотеке. Единственное здание, которое находится дальше библиотеки, – Аркболд, там кабинеты деканов. Я пошла на танцы, а вернувшись, попыталась поговорить с Сарой, но она на меня даже не посмотрела. Ночевала она внизу у Марлы.

Через несколько дней на уроке английского мисс Райан велела мне срочно зайти в кабинет мистера Джессапа. Я инстинктивно обернулась на Сару, и та быстро опустила глаза. Я поняла: эта издающая странный запах нью-йоркская девица в штанах для йоги и бриллиантовых сережках меня заложила.

В кабинете мистера Джессапа был папа. Он тут же принялся уговаривать меня уехать из «Чота», потому что так для меня будет лучше. Это было уморительное зрелище: мистер Джессап и папа лезли из кожи вон, стараясь перещеголять друг друга, и без конца сыпали фразочками типа: «Я так переживаю за Би», «Би – незаурядный ребенок» или «Ради блага Би я готов на многое». Было решено, что я уеду из «Чота», а они официально подтвердят мои баллы, чтобы на будущий год я смогла поступить в «Лейксайд». (Если меня туда примут. Кто знает?)

Потом, в коридоре, когда мы остались наедине, если не считать бронзового бюста судьи Чота, папа потребовал, чтобы я показала ему книгу. Ни за что. Но я показала ему конверт.

– Откуда он пришел?

– От мамы. – Но почерк на конверте был не мамин, и он это видел.

– Зачем ей посылать это тебе?

– Чтобы я узнала.

– Что узнала?

– Правду. Ты же не собираешься ничего мне рассказывать.

Папа сделал глубокий вдох и сказал:

– Единственная правда состоит в том, что ты прочла то, что не способна понять в силу возраста.