Вдруг оказалось, что прошло четырнадцать часов. Записка от папы гласила, что он в гостиной – слушает лекцию о морских птицах. Я вскочила с кровати, но живот свело, а ноги подкосились. Я потянула за цепочку и подняла штору. Кажется, мы внутри стиральной машины. Меня швырнуло обратно на кровать. Мы шли через пролив Дрейка. Хотелось это прочувствовать, но меня ждали дела.

Коридор был украшен бумажными пакетами: они были сложены веером и заткнуты за перила, за контейнеры с дезинфицирующим средством, в кармашки на дверях. Корабль так накренился, что я шла одной ногой по стене, а другой по полу. Парадный зал оказался очень просторным – в такую качку нечего было и думать, чтобы его пересечь, поэтому тут соорудили сеть из канатов – только

Человека-паука не хватало. Я была одна. Остальные расползлись страдать по своим норкам. Я дернула дверь магазина сувениров. Закрыто. Дама за прилавком подняла на меня глаза. Она что-то втирала себе в запястье.

– Вы открыты? – спросила я беззвучно.

Она подошла и отперла дверь.

– Вы за бумагой для оригами?

– А? – спросила я.

– Пассажиры из Японии проводят занятие по оригами. Начало в одиннадцать. Если хотите пойти – у нас есть бумага.

Я их заметила, группу японских туристов. Они ни слова не говорили по-английски, но у них был собственный переводчик. Он привлекал их внимание, размахивая палкой, с конца которой свисали ленты и игрушечный пингвин.

Корабль качнулся, и я упала в корзину с футболками «Хармсен и Хит». Попыталась выбраться, но не смогла.

– А тут всегда такой кошмар?

– Сегодня и вправду плохо. – Она зашла за прилавок. – Волнение тридцать футов.

– А на Рождество вы тут были? – спросила я.

– Была. – Она открыла маленькую баночку без этикетки и опустила в нее палец. Затем втерла что-то в другое запястье.

– Что вы делаете? – спросила я. – Что у вас в баночке?

– Это крем от морской болезни. Экипаж без него не справился бы.

– Эй-би-эйч-ар?

– Вообще-то да.

– А как же поздняя дискинезия?

– Ого, – сказала она. – А ты разбираешься. Доктор говорит, тут такая маленькая доза, что вероятность нулевая.

– В рождественском рейсе была одна женщина. Она купила кучу всего в сувенирном магазине вечером двадцать шестого декабря. Если я скажу вам ее имя и номер каюты, вы сможете найти чек и сказать мне, что именно она купила?

– Э-э… – Женщина посмотрела на меня странным взглядом. Я не поняла, что он означал.

– Это моя мать, – сказала я. – Она приобрела товаров на четыреста долларов.

– Ты здесь с папой? – спросила она.

– Ага.

– Тогда возвращайся в каюту, а я поищу чек. Это может занять минут десять.

Я сказала ей номер нашей каюты и пошла обратно, цепляясь за веревки. Я радовалась, что у нас есть телевизор, но когда выяснилось, что он показывает только «Делай ноги» и лекцию о морских птицах, восторг мой поутих. Дверь распахнулась. Я вскочила. Вошел папа… в сопровождении дамы из сувенирного магазина.

– Полли говорит, ты попросила показать копию маминого чека.

– Нам велели сообщать твоему отцу, – сказала она мне пристыженно. – Я принесла тебе бумагу для оригами.

Я скорчила ей злобную рожу и бросилась на кровать.

Папа посмотрел на Полли, как бы говоря: «Дальше я сам». Дверь закрылась, папа сел напротив меня.

– Биологи очень огорчились, что вчера так вышло, – сообщил он моей спине. – Они нашли меня. Капитан рассказал всему экипажу. – Повисла долгая пауза. – Поговори со мной, Би. Мне надо знать, что ты думаешь и чувствуешь.

– Я хочу найти маму, – сказала я в подушку.

– Я знаю, малыш. Я тоже хочу.

Я обернулась.

– Тогда почему ты ходишь на дурацкие лекции? Ты ведешь себя так, словно она умерла. Почему ты не пытаешься ее найти?

– Тут? На корабле?

На боковом столике лежали вперемешку папины глазные капли, очки для чтения с заклеенным стеклом, темные очки с заклеенным стеклом, какие-то ужасные держалки, которые не дают очкам свалиться, пульсометр и куча маленьких баночек с витаминами, которые кладут под язык. Мне пришлось сесть.

– В Антарктиде. – Я вытащила из рюкзака рапорт капитана.

Папа глубоко вздохнул:

– Это тебе зачем?

– Это поможет найти маму.

– Мы здесь не за этим. Мы приехали, потому что ты хотела перевернуть страницу.

– Я так сказала, чтобы тебя обмануть.

Теперь мне совершенно очевидно, что, сказав кому-то эту фразу, нельзя ждать, что ее воспримут спокойно. Но тогда я была слишком взволнована.

– Пап, когда ты сказал, что письмо этого Хармсена написано адвокатским языком, ты навел меня на мысль.

Ведь если взглянуть на рапорт капитана непредвзято, станет ясно, что маме тут было хорошо. Она выпивала, ходила на экскурсии – ей все так понравилось, что она решила остаться. И написала мне письмо, чтобы я не волновалась.

– Могу я предложить другую версию? – спросил папа. – Я вижу женщину, которая ни с кем не общается и пьет по бутылке вина за ужином, а потом переходит на крепкие напитки. Это не называется «хорошо проводить время». Это называется «спиваться». Я не сомневаюсь, что мама написала тебе письмо. Но в нем главным образом содержались параноидальные причитания на тему Одри Гриффин.

– Там сказано «с высокой вероятностью».

– Точно мы уже никогда не узнаем, – сказал папа. – Потому что она его не отправила.

– Она отдала его другому пассажиру, чтобы тот отправил из дома, но оно потерялось.

– Почему же этот пассажир ничего не сказал, когда его допрашивали?

– Потому что мама велела ему молчать.

– Есть пословица: «Заслышав стук копыт, ищи лошадь, а не зебру». Тебе известно ее значение?

– Да, – я громко фыркнула и упала на подушку.

– Это значит – придумывая объяснение чему-либо, не начинай с самой невероятной гипотезы.

– Да знаю я, что это значит.

Подушка оказалась мокрой от слюны. Я подвинулась на сухое место.

– Прошло шесть недель, а о ней ни слуху ни духу.

– Она меня где-то ждет. Я точно знаю.

Папино барахло на столике меня жутко раздражало. От него словно исходила какая-то пульсация. Вещей было слишком много, и он так аккуратненько их расставил – хуже девчонки, мне аж тошно стало. Я вскочила, чтобы не видеть этого.

– Я не знаю, с чего ты это взяла, моя хорошая. Правда не знаю.

– Мама не убивала себя, пап.