– Которая покончила с собой?

– Она не покончила с собой.

– Никто не знает, что там произошло, – сказал Чарли, делая Фрогу страшные глаза.

– Эдуардо там был. – Фрог потянулся к блюду с арахисом. – Эдуардо! Ты тут был, когда дама прыгнула за борт. В новогоднем рейсе. Мы как раз про это говорим.

Похожий на испанца круглолицый Эдуардо ответил с британским акцентом:

– По-моему, расследование еще не закончено.

В разговор вмешалась женщина с черными курчавыми волосами, собранными на макушке. На табличке значилось КАРЕН.

– Ты там был, Эдуардо? Ай! – она вдруг вскрикнула и выплюнула в блюдо бежевую массу. – Что это?

– Черт, там орехи, то ли? – сказал Чарли. – А я туда оливковые косточки бросал.

– Блин, – сморщилась Карен. – Кажется, я зуб сломала.

А потом все заговорили одновременно:

– Я слышал, она сбежала из психбольницы.

– Зуб откололся.

– А мне вот интересно, как ее такую на борт пустили.

– Вот это твой зуб?

– Да они всех пускают, у кого есть двадцать штук.

– Придурок!

– Ну прости, прости.

– Слава богу, что она себя убила. Ведь могла убить пассажира или вот тебя, Эдуардо…

– Она не убивала себя! – заорала я. – Это моя мама, и она ни за что бы этого не сделала.

– Я не знал, что она твоя мама, – пробормотал Фрог.

– Вы все ничего не знаете!

Я пнула ногой стул Карен, но он не шелохнулся, потому что был прикручен к полу. Потом сбежала вниз по задней лестнице, но забыла номер нашей каюты и даже на какой она палубе, поэтому бродила и бродила по жутким узким и низким коридорам, пропахшим дизельным топливом. Наконец одна из дверей открылась, и вышел папа.

– Вот ты где! Готова идти на инструктаж?

Я протиснулась мимо него в комнату и захлопнула дверь. Думала, он войдет за мной, но он не вошел.

До школы и даже в начале первого класса кожа у меня то и дело синела – из-за сердца. Обычно почти незаметно, но иногда очень сильно, и это означало, что пора делать еще одну операцию.

Однажды, перед операцией Фонтена, мама взяла меня в Сиэтл-центр. Я играла в огромном музыкальном фонтане. Разделась до трусов и бегала вверх-вниз по крутым бортикам, стараясь обмануть выстреливающие струи. Мальчик постарше показал на меня пальцем и крикнул другу:

– Смотри, Вайолет Борегард!

Это невоспитанная девочка из «Чарли и шоколадной фабрики», которая посинела и раздулась, как шар. Я была пухлая, потому что перед операцией меня накачивали стероидами. Я бросилась к маме, уткнулась лицом ей в грудь.

– Что такое, Би?

– Они меня обозвали, – пискнула я.

– Как? – Мама посмотрела мне в глаза.

– Вайолет Борегард, – выговорила я и разразилась слезами. Мерзкие мальчишки топтались поблизости, поглядывая на нас в надежде, что моя мама не настучит их мамам.

Мама их окликнула и сказала:

– Оригинально. Жаль, что я сама не додумалась.

И это был счастливейший момент в моей жизни, потому что тогда я поняла: мама всегда меня защитит. Я почувствовала себя великаном. И помчалась по бетонному пандусу быстрее прежнего, так быстро, что должна была упасть. Но я не упала, потому что на свете была мама.

Я села на узкую кровать в нашей крошечной каюте. Загрохотал корабельный двигатель, и из динамика раздался голос:

– Итак, дамы и господа…

Голос на секунду умолк, будто готовился сообщить что-то неприятное и собирался с духом. Потом снова зазвучал:

– Попрощайтесь с Ушуаей, потому что наше антарктическое путешествие началось! Шеф-повар Иссей по традиции приготовил в честь отплытия ростбиф и йоркширский пудинг. Их подадут в обеденном зале сразу после инструктажа.

Идти туда я не собиралась, потому что пришлось бы сидеть рядом с папой. Решила поработать – вытащила рюкзак и достала рапорт капитана.

Я хотела пройти по маминым следам. Знала – что-то да выскочит, какая-нибудь зацепка, которую никто, кроме меня, не заметил бы. Что именно? Я понятия не имела.

Первым делом мама потратила 433 доллара в сувенирном магазине. В чеке не было указано, на что. Я поднялась, намереваясь сходить в лавку, но вдруг подумала – вот великолепная возможность избавиться от папиного носового чайника. Прихватила его и пошла в переднюю часть корабля. Там я сунула чайник в мусорное ведро, прикрепленное к стене, а сверху накидала бумажных салфеток.

Повернула за угол к магазину, и тут – бац! – на меня накатила жуткая тошнота. Я медленно развернулась и потащилась назад – вниз по лестнице, шаг за шагом, тихо-тихо, потому что от малейшего толчка меня бы вырвало. Серьезно, я минут пятнадцать добиралась. Попав на свою палубу, я осторожно шагнула в коридор. Глубоко вздохнула – то есть попыталась, но у меня все мышцы свело.

– Что, деточка, тошнит?

Голос полоснул по ушам. Меня чуть не вырвало от одного звука – такой он был противный.

Я еле-еле смогла обернуться. Это была сестра-хозяйка. Она привязала свою тележку к перилам.

– Вот, возьми, это от морской болезни. – Она дала мне белый пакетик.

Я просто стояла, даже глаз не могла опустить.

– О, юная леди, тебе и правда плохо. – Она вложила мне в руку бутылку воды. Я могла только смотреть на нее. – В какой ты каюте? – Она посмотрела на бейдж, висевший у меня на шее. – Пойдем, детка, я тебе помогу.

Моя каюта была всего через несколько дверей. Она открыла ее своим ключом. Собрав всю волю, я одолела ступеньки. К этому времени она уже опустила штору и расстелила постель. Потом подала мне открытую бутылку воды и вложила в руку две таблетки. Я тупо глядела на них, но в конце концов сосчитала до трех, заставила себя проглотить таблетки и села на кровать. Женщина опустилась на колени и стянула с меня ботинки.

– Сними свитер. И штаны сними, будет легче.

Я расстегнула кофту, и она стянула ее с меня за рукава. Я выползла из джинсов. Стало холодно.

– Теперь ложись. Поспи.

Собравшись с силами, я залезла под холодное одеяло. Свернулась клубком и уставилась на деревянную панельную обшивку. В желудке перекатывались металлические яйца-неваляшки – как те, что стоят у папы на столе. Я осталась наедине с грохотом двигателя, стуком вешалок в шкафу и шумом открывающихся и закрывающихся ящиков. Была только я – и время. Я вспомнила экскурсию за кулисы театра: сотни веревок с противовесами, куча видеомониторов и осветительный щит с тысячью переключателей – и все это для одной-единственной смены декораций. Я лежала на кровати и смотрела за кулисы времени – видела, как все медленно происходит, видела, из чего все сделано. И получалось, что из ничего. Внизу на стене был темно-синий ковер, потом полоска металла, полированное дерево, а потом бежевый пластик до самого потолка. Я подумала: «Какие отвратительные цвета, я сейчас умру, надо закрыть глаза». Но даже это было мне не под силу. Тогда я, как рабочий сцены, потянула за одну веревку у себя в голове, потом за другую, потом еще за пять, и веки опустились. Рот открылся, но из него не вырвалось ни слова – только хриплый стон. Он означал: «Что угодно, только не это».