– Ты в порядке?

Я качаю головой, но у меня нет сил, чтобы перечислять все, что со мной не в порядке.

– Я устала, – наконец выдавливаю я.

Он укрывает меня одеялом.

– Тогда спи, Кэт. Теперь ты в безопасности. Я никуда не уйду.

Через несколько часов обрывочных сновидений и дремоты я оказываюсь дома, посреди хижины. Здесь холодно, но я вся вспотела. Не понимаю, день или ночь сейчас, но знаю, что папа должен быть где-то тут.

– Привет, принцесса.

Дакс хватает меня за руку и поворачивает к себе. Его волосы то становятся длинными, то короткими, а лицо то молодым, то старым.

– Разве ты не рада меня видеть? – Он убирает волосы с моего лица. – Почему ты не рада меня видеть, принцесса?

– Не знаю.

– У тебя кровь, – говорит он, отдергивая руку и рассматривая ее на свету.

На его коже разводы крови, но она с каждой секундой делится на все меньшие и меньшие капли, которые напоминают росу на листе.

– Наниты, – бормочет он, глядя на руку, которая уже выглядит так, будто ее обволакивает алый туман. – Я всегда знал, что с тобой что-то не так.

Я прижимаю ладонь к лицу там, где он коснулся меня, и чувствую порез, который уже растянулся до самой шеи.

– П-прости, – бормочу я и отступаю назад. – Мне нужно идти.

Он ничего не говорит в ответ, лишь смотрит с отвращением, которое с легкостью угадывается на его лице.

Я разворачиваюсь и бегу. Мне нужно найти папу. Если сейчас начнется реакция гипергенеза, то она распространится по моей спине. Если мне не помогут, то я истеку кровью, как мама.

Но это не так.

Я резко останавливаюсь. У меня нет гипергенеза – оказалось, что это просто алгоритм, записанный на мою панель. Так почему моя кожа лопается?

Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что стою перед дверью в папину комнату. Я понимаю, что мне нужно ее открыть, но тело сковывает страх. Что-то скрывается за ней. Что-то, с чем я еще не готова столкнуться. Что-то мрачное и важное, воскресшее, словно давно забытое воспоминание.

Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох и распахиваю дверь.

Папы здесь нет. Одна стена в комнате разрушена, а книги и полки покрывают засохшие ручейки розовой пены. Увидев меня сквозь проем, стая странствующих голубей резко меняет направление и мчится ко мне. У них черные глаза. Их крылья словно объяты пламенем. С криками они залетают в комнату и набрасываются на меня.

Я просыпаюсь с бешено колотящимся сердцем и начинаю озираться по сторонам. Бетонные стены. Койка надо мной.

Это был всего лишь сон.

Я в «Хоумстэйке», в маленькой комнатке глубоко под землей, и моя изрезанная рука болит. Запястье обмотано бинтом. Видимо, Коул перевязал рану, пока я спала. Я медленно поворачиваюсь на бок и осматриваюсь.

В комнате темно, но тусклая лампа на потолке освещает матрас на полу. Моей панели не видно, на полу ни капли крови, а папки с «Проектом Заратустра» и мой генкит аккуратно сложены в углу. Коул тихо лежит на кровати, но я вижу, как отражается лампа в его глазах, а значит, он проснулся.

И наблюдает за мной.

Словно во сне я слезаю с кровати и ползу до него. Я не знаю, зачем это делаю и чего хочу от него в данный момент. Но понимаю, мне что-то нужно. И это «что-то» – Коул.

Наши взгляды встречаются. Его руки лежат поверх одеяла, а на груди несколько шрамов сверкают в приглушенном свете. Я открываю рот, но и сама не знаю, что собираюсь сказать. Не знаю, почему посреди ночи стою над ним.

Но затем он откидывает одеяло, словно давно ждал меня, словно то, что я пришла к нему, обычное дело. Я падаю на матрас, и он прижимает меня к себе, даря тепло и чувство безопасности.

Я сворачиваюсь калачиком у него на груди и проваливаюсь в сон. На этот раз без сновидений.

Я вновь просыпаюсь рядом с Коулом, но на этот раз не чувствую никакой неловкости, поэтому не сажусь и не прячу взгляд. Он перекатывается на спину, я поступаю так же, и это кажется совершенно нормальным. Совершенно естественным.

Не знаю, что происходит между нами. Может, это романтика, а может, просто духовная связь между двумя людьми, которые проходят через что-то подобное вместе. Нас словно гравитация притягивает друг другу, чтобы мы оказались как можно ближе. Но при этом меня не покидает чувство, будто мы всегда были так близки.

– Так у тебя нет гипергенеза? – спрашивает он.

– Нет. Ну, думаю, он у меня был когда-то. Но сейчас нет.

– И как это произошло?

– Я и сама не знаю. – Я поднимаю руку и медленно вращаю ею. Сейчас она кажется легче из-за того, что в ней нет панели. – Это не генетическое заболевание, но, видимо, папа смог найти лечение. Наверное, он сделал это после смерти мамы. Попытался спасти меня от подобной участи.

– И ничего не сказал тебе?

Я опускаю руку.

– Нет. Он скрыл это от меня и от «Картакса». Дакс считает, что именно поэтому он просил меня держаться подальше от бункеров.

Уставившись в потолок, Коул чешет грудь.

– Полнейшая неразбериха.

– И не говори. Все это время у меня могла быть настоящая панель.

Он смотрит на меня:

– Но ты же можешь сейчас получить новый зародыш и установить обычные модули, да? Это не навредит тебе?

– Думаю, да. Но мне не нужно этого делать. Оказывается, у меня в позвоночнике хранится резервная копия, поэтому новая панель уже растет в моем теле.

Коул садится, поднимает футболку и натягивает ее.

– Если новая панель уже растет, то тебе понадобится много калорий. Думаю, самое время сбегать в кафетерий и принести нам завтрак. Как думаешь?

Я тоже сажусь и стягиваю свои спутавшиеся за ночь волосы в хвост.

– А что у них есть?

– Омлет, бобы, рисовая каша, тосты, вафли, буритто…

– У них есть вафли?

Коул улыбается и поднимается на ноги:

– Заказ принят. Бегу за двумя порциями вафель. Скоро вернусь.

Он обувает ботинки, а затем, улыбнувшись мне напоследок и дождавшись ответной улыбки, выскальзывает за воздухонепроницаемые двери. Я встаю с матраса и иду в ванную, но замираю, когда краем глаза замечаю свое отражение в зеркале.

Исцеляющие наниты трудились всю ночь, и они не только зарастили порез на руке. На коже все еще видны шрамы, но она уже не такая тусклая. Губы стали гладкими, а не потрескавшимися, и темные синяки под глазами почти исчезли. Через несколько дней, когда моя панель вновь вырастет, я буду выглядеть так же хорошо, как и все остальные в этом бункере. Молодой, здоровой, чистой. От двух лет страданий и ужасов не останется и следа. Словно я стану совершенно другим человеком.