– Для чего тебе понадобился этот образец?

– Я проверяю… – Его лицо мгновенно бледнеет. – Но это тот же результат.

– Что за результат? Дакс, что ты нашел?

Он моргает и, глотнув, смотрит на швы на моей руке.

– Не знаю, как тебе это сказать, но, кажется, у тебя нет гипергенеза.

Я застываю. Слова Дакса эхом отдаются в голове: «Кажется, у тебя нет гипергенеза».

– Это абсурд.

Я отталкиваюсь от пола здоровой рукой и, скрестив ноги, сажусь на забрызганный кровью бетон. От этого движения комната перед глазами плывет. Я тру глаза и качаю головой.

– Я родилась с гипергенезом.

Несколько мгновений Дакс просто смотрит на меня.

– Не знаю, что тебе сказать. Но результаты анализа отрицательные. Можешь убедиться сама.

Он поворачивает ко мне экран генкита. В центре высвечивается ярко-зеленое окошко с крупными буквами: «Гипергенез не обнаружен».

Но каждый раз, когда я подключала к нему свою панель, это окошко становилось красным. Я тысячи раз его видела. Этого не может быть.

– Но как же моя спина, – дрожащим голосом говорю я. – Дакс, ты же был там той ночью. Я взломала панель, и кожа на спине начала лопаться.

– Знаю. И поверь мне, принцесса, меня это пугает не меньше, чем тебя.

Меня охватывают сомнения. Живот сжимается словно кулак, а сердце колотится в груди. Я ввожу команды на генките, чтобы перепроверить результат. Но на экране вновь всплывает зеленое окошко. Я провожу еще одно сканирование, более глубокое, заставляя генкит проанализировать поведение всех возможных компонентов моих клеток.

Наконец высвечивается результат. Образец, взятый у меня Даксом, отображается как зазубренная линия из нанитов. Будь у меня гипергенез, на экране творился бы хаос, напоминающий статические помехи, а если бы ничего не было, то я бы увидела прямую линию. Но мой результат больше напоминает горный хребет. Это не прямая, но и не хаос. Я смотрю на него и чувствую, как мурашки ползут по коже.

Это означает, что у меня нет гипергенеза, но и не подтверждает, что я нормальная.

– Дакс, посмотри на это. Я не знаю, что это значит. Никогда раньше такого не видела.

Наклонившись, он всматривается в экран и поворачивается ко мне.

– Разве твоя мать не болела гипергенезом?

– Да, именно так они с отцом и познакомились. Он брал у нее анализы крови.

Гипергенез встречается очень редко, известно лишь несколько случаев в мире, но образцы тканей и крови таких людей пользуются большим спросом. Их клетки ведут себя не так, как должны, а всем известно, что подобные интересные случаи приковывают к себе внимание ученых. Когда папа начал работать в «Картаксе», мама была единственным живым человеком с гипергенезом в стране. Они виделись очень часто, и она однажды пошутила, что им пора пожениться. И когда у него закончились причины приглашать ее на тесты, он сделал ей предложение.

Она прожила еще пять лет, пока один врач из благих побуждений не ввел ей исцеляющую сыворотку после автомобильной аварии. Большинство людей, страдающих гипергенезом, умирают молодыми. Эта болезнь – проклятие. Ее никто бы не пожелал своему ребенку. Я не вспоминала о маме с тех пор, как уехала из хижины, но Дакс неспроста упомянул ее. Гипергенез не попадает под законы Менделя[22] – он не содержится в генах родителей, но все равно передается по наследству. Каждый ребенок, рожденный от матери с таким заболеванием, тоже будет носителем.

Если только папа этого ребенка не Лаклан Агатта.

– Господи, Дакс. Он что-то сделал со мной, да?

Дакс кивает, рассматривая зазубренную линию на экране генкита.

– Судя по всему, так и есть. Должно быть, он нашел способ подавить болезнь, но она не исчезла полностью. Не знаю, что означают эти результаты, но они плохо выражены. Скорее всего, обычный код даже не вызвал бы у тебя сыпи, и мне непонятно, что тогда произошло с твоей спиной. Должно быть, там было что-то еще, что причинило тебе боль, когда ты взломала панель той ночью.

Мы одновременно поворачиваем головы и смотрим на панель. Дакс втыкает в нее кабель из генкита, и тот с хлюпаньем соединяется с разъемом. Его взгляд стекленеет, когда глаза начинают порхать туда-сюда.

– Вот здесь, – говорит он. – Что-то странное в одном из старых модулей.

Он наклоняет голову и отображает файл на экране генкита, чтобы я тоже могла на него посмотреть. Это алгоритм исцеляющего модуля – четыреста страниц уникального папиного кода. Судя по всему, именно его Маркус и вырезал из меня. Он считал, что там нейронный код, который поможет его жене, но ошибался, потому что этому медленному и громоздкому алгоритму требовались дни, чтобы залечить что-либо серьезнее царапины.

Я щелкаю пальцем по сенсорной панели генкита, вчитываясь в команды. Никогда раньше не разбиралась в этом алгоритме. Когда мы поселились в хижине, папе не нравилось, что я копаюсь в нем, а после случая со спиной мне было просто страшно лезть в свою панель. Код сложный, но я легко понимаю его, как любой алгоритм, написанный папой. Но через несколько страниц на экране появляется раздел, который отличается от остальных. Я хмурюсь и просматриваю комментарии.

«Незарегистрированный код… Анализировать… Эпидермис… Разъедать…»

Сердце сбивается с ритма.

– Этот код атакует мою кожу.

Дакс кивает:

– Он запускается, если на панель загружается приложение, которого нет в списке разрешенных. Это ужасно, но оно не сможет убить тебя. Думаю, твой отец написал его, чтобы сымитировать приступ гипергенеза.

Я вспоминаю морщинистые рубцы, которые тянутся вдоль моего позвоночника, и снова пристально вглядываюсь в код.

– Папа не стал бы…

Замолчав, я вонзаю ногти в ладони. «Он не стал бы причинять мне боль», – я хочу сказать это, но сама понимаю, как наивно звучит.

Конечно, он мог причинить мне боль. Я же видела, что он сделал с Коулом. Он вскрывал тела пятерых детей и проводил над ними эксперименты. Так с чего я решила, что он не навредит мне? Почему не задумывалась об этом? Я закрываю глаза, чтобы не видеть подтверждение этого на экране генкита.

– Принцесса, – зовет Дакс.

Он касается моего плеча, но я отворачиваюсь от него. Не хочу, чтобы меня утешали. Мне не нужно его сочувствие. Я хочу выбраться отсюда, вернуться в хижину и сжечь ее дотла.