— Просто «в степях». Почему в «украинских»? Степи не принадлежат никому. Как и море. Не зря же их называют «Диким полем».

— С философской точки зрения — да. Как и море, эти степи принадлежат всем и никому, — неуверенно согласился полковник. — Хотя… Независимо от того, удастся ли вам создать некое государство или нет, первое, чему следует научиться, так это признавать реалии. Они же таковы, что степью всегда владеет тот, кто ею в данный момент владеет. А теперь — о том, ради чего вы пришли сюда. Ведь не намерены же вы предложить мне пост командующего войсками своего степного ханства?

Карадаг-бей запнулся на полуслове. Откинувшись на спинку стула, он оживленно покачал головой.

— Идя сюда, я не задумывался над такой перспективой. Но сейчас, только что, сказал себе: «А почему бы и не предложить?» Не сейчас — так со временем. Ведь еще неизвестно, как станет развиваться восстание, а значит, как сложится ваша полководческая судьба здесь, в Польше.

— Тем более что, как я понял, уже сейчас мой лагерь находится на территории вашего ханства. Как вы собираетесь назвать его: Буджакским, Приморским?

— Возможно, Таврийским. Или, скажем, Великая Таврида. Словом, пока что не так уж важно.

— Для идеи — очень. Идея должна иметь свое определение и свой образ. Иначе она никогда не завладеет воображением многих тысяч таких же странствующих рыцарей, как вы. Реалии следует признавать.

— С этим тоже трудно не согласиться.

Хмельницкий с тоской взглянул на освещенное луной окно и поднялся.

— Думаю, нам следует продолжить нашу беседу под луной, на берегу великой реки, которая когда-то станет разделять или соединять наши державы, — с нескрываемой иронией объяснил он. И первым направился к двери.

— Случаются мысли, которым тесно даже в королевских дворцах, не говоря уже о хижинах.

Вся возвышенность, на которой было возведено пристанище гетмана, оказалась залитой лунным половодьем. Невысокий вал, насыпанный чуть пониже, почти у кромки воды, сам казался спасительным островком, к которому, однако, невозможно добрести.

— Каковы ваши отношения с кошевым Сечи, господином Ященком?

— Пока что, как видите, не враждуем. У него свой остров, у меня свой. Жаль, что он слишком маленький, чтобы удовлетворять мои амбиции. — Возможно, это и было сказано в шутку, однако Хмельницкий старался сохранять серьезное выражение лица. — Чем вызван ваш вопрос? Ищете союзника в борьбе против Сечи?

— На прошлой неделе сечевики взяли в плен что-то около двадцати татар.

— Во время похода к низовью Днепра? Было такое. Среди пленных аскеров есть кто-то, кого вы хотели бы выкупить?

Карадаг-бей впервые замялся, не зная, стоит ли ему сразу же раскрывать все карты.

— Мы можем говорить так, чтобы сказанное осталось на этом островке, между нами и луной?

— А что нам мешает говорить именно так?

И все же Карадаг-бей опять замялся. Долго прокашливался.

— Среди этих аскеров есть один, кого я советовал бы вам, лично вам, вернуть в Крым, не требуя никакого выкупа.

— Вы почему-то решили, что вернуть должен именно я. Нет, в самом деле, почему?

— Кто же еще, господин полковник? Вам это выгоднее, чем кому бы то ни было другому. Ведь вы же собираетесь налаживать связи и с перекопским мурзой, и с самим ханом, с Высокой Портой. А в таком случае всегда нужно иметь в запасе какие-то козыри, аргументы, иначе вам никогда не стать дипломатом. Тем более — на Востоке.

— Если речь идет о дипломатии, то вынужден признать… Кто этот воин?

— В Сечи, находясь в плену, он, судя по всему, скрывает свое настоящее имя. И никто из воинов еще не выдал его. Да казаки и не подозревают, кто к ним попал, потому и не допытываются, не требуют никакого признания. Я пока что не знаю, кем он назвался, пребывая в неволе, но помню, что настоящее его имя Султан-Арзы. На шее, с левой стороны, у него довольно глубокий шрам. Невысокого роста, коренастый, и шрам на шее. Да еще тяжелый, мрачный взгляд из-под косматых бровей. Взгляд, очень редко встречающийся у парней, которым едва исполнилось восемнадцать.

— Уверен, что по этим приметам мне нетрудно будет отыскать его среди двадцати пленных. Чем мы обязаны этому младенцу?

— Это сын Тугай-бея.

— Вынужден признать… — удивленно пробормотал полковник. — Неужели к нам попал сын правителя Перекопской орды, первого вассала хана?

— Да, того самого мурзы, который является властителем Перекопской орды, враждует с ханом и вообще считает себя независимым от кого бы то ни было, не признавая, по существу, ни правителя Бахчисарая, ни правителя Стамбула. Что же касается его отношения к польской короне, то об этом вам знать лучше.

Почти с минуту они молчали, причем каждый — о своем. И только старая сова, облюбовавшая крышу хижины полковника, горемычно печалилась о душах всех тех, кого река когда-либо погубила у берегов этого островка. И кого еще только погубит. Крик ее был похож на поминальное рыдание вдовы, голосящей на крыльце осиротевшего дома.

* * *

Протиснувшись через проход в валу, Хмельницкий и Карадаг-бей спустились к воде и какое-то время задумчиво любовались отражением луны в промежутке между еще не оголенными кронами растерзанных ив. Холодный ветер, прорывающийся с моря вверх по течению реки, заставлял ивы поеживаться точно так же, как и людей.

— Почему мурза до сих пор ничего не предпринял, чтобы спасти своего сына? Не станете же вы убеждать, что у него слишком много сыновей.

— Сыновей много не бывает. Каждый из них всегда единственный. Однако Тугай-бей не знает, что он в плену. Точнее, не уверен. Султан-Арзы попал в плен раненным в грудь. Рана оказалась не тяжелой, и с коня он упал только для того, чтобы, притворившись убитым, не погибнуть в бою. Но казаки разгадали эту волчью хитрость. А еще Тугай-бей не уверен, что сечевики согласятся вернуть сына за выкуп. Знает, что порой месть ценится дороже золота. Или же станут диктовать ему, как правителю Перекопа, свою волю.

— С чем он способен смириться лишь после того, как смирится с гибелью своего наследника, — согласился с его доводами Хмельницкий. — Почему же вы не сообщили правителю Перекопа о том, о чем только что сообщили мне?

— Тогда с чем бы я явился к вам, полковник? С бурдюком кумыса? С запеченной под седлом кониной? Вы ведь уже разослали во все концы Украины своих гонцов, рядящихся под старцев, бандуристов, калек, бродячих философов и беглецов с турецких галер с одним-единственным призывом — вооружаться и идти на Сечь. Все, кто способен держать в руках оружие, — должны немедленно идти на Сечь или же создавать повстанческие отряды в своих селениях. Разве не так?

— Мы формируем казачье-повстанческую армию, — спокойно признал будущий гетман.

— Но тому, кто создает свою армию, чтобы воевать против Речи Посполитой, обязательно понадобятся союзники. Так приобретайте же его в лице Тугай-бея. Пусть это будет и не самый надежный союзник, зато самый близкий. Если он и не станет вашим искренним другом, то уж, во всяком случае, никогда не будет и самым страшным врагом. Вы не в состоянии будете воевать с Польшей, зная, что в спину вам в любой день может ударить орда.