– Думаю, это хороший выбор! – Хеймир конунг посмотрел на сына. – Как тебе думается, Хельги ярл?

Хельги опустил веки в знак согласия. В самом деле, почему бы не Рагневальд? Главное – чтобы Альдона получила перстень и подарки, а кто их передаст – не так уж важно.

– Я буду рад, если ты возьмешь это дело на себя, родич, – согласился Хельги. – Надеюсь, ты будешь доволен приемом, который тебе окажут.

– Уж наверное! – Рагневальд хохотнул. – Уж я-то сумею заставить уважать себя!

Сомневаться не приходилось: Рагневальду Наковальне почти сравнялось шестьдесят лет, но стареть он не собирался: его голова и заплетенная в щегольскую косичку борода почти поседели, но крепость мышц нисколько не ослабла, и, ежедневно упражняясь с мечом и секирой, Рагневальд и сейчас готов был выйти на бой с любым противником. Всегда нарядно одетый, всегда украшенный золочеными гривнами, браслетами и перстнями, с дорогим оружием, он выступал важно, умел говорить красиво и мог достойно поддержать честь племени слэттов где угодно и в каких угодно обстоятельствах.

Сразу, как отшумели пиры середины лета, Хеймир конунг принялся готовить подарки. В богатом торговом поселении ни за чем не приходилось далеко ездить, и ежедневно торговцы приносили и раскладывали перед престолом конунга ковры, ткани, узорную посуду, дорогое оружие, драгоценные украшения. Кое-кто предлагал послать Вигмару и его сыновьям несколько хороших коней, но Рагневальд не взялся их везти, и решили подарить коней уже здесь, на свадьбе – и пусть Лисица сам везет их домой. Отбором подарков занималась в основном кюна Аста, у которой глаза разгорались при виде каждой пестрой вещи; оружие выбирал сам Хеймир конунг. Хельги принимал в этом мало участия. Самым важным подарком был перстень альвов, зашитый в прочный кожаный мешочек и повешенный Рагневальдом на шею. Его он обещал передать прямо в руки дочери Вигмара. «Если она будет носить перстень альвов, любовь к тебе будет гореть в ее сердце ровным, ясным огнем…»

* * *

– Сдается мне, что это не мой сын, – задумчиво, как будто размышляя вслух, сказала кюна Хёрдис.

Сидевшие в гриднице поближе к ней приподняли головы, ровный гул болтовни, перемежаемый стуком костей по доске и азартными выкриками в дальнем углу, притих. Теперь раздавалось только потрескивание огня в очаге и шум ветра над крышей.

Торбранд конунг повернул голову к жене. На седьмом десятке, в шестьдесят два года, он оставался так же невозмутим и даже сохранил привычку пожевывать соломинку. От дряхлости он был еще далек – спина его не горбилась, руки не ослабли, а огрубевшее, морщинистое лицо сохраняло выражение силы и твердости. Заостренный, низко опущенный кончик носа придавал его лицу немного зловещий вид, тонкие губы были сжаты, как будто не хотели выпустить наружу ни одного доброго слова. Блекло-голубые глаза смотрели умно и остро, но теперь наряду с прежней проницательностью в них появилась усмешка, которая уничтожала первое пугающее впечатление. Конунг фьяллей как будто смеялся в душе над чудачествами молодых, которые еще так мало жили и не знают всего того, что знает он, Торбранд по прозвищу Тролль. Его длинные волосы и борода, когда-то светлые, теперь приобрели серовато-рыжеватый оттенок и белели тонкими нитями седины.

– Вот как? – вынув соломинку изо рта, Торбранд конунг бросил на жену насмешливо-вопросительный взгляд. – Ты сомневаешься в этом? Обычно отцам бывает свойственно сомневаться. Но чтобы мать сомневалась – я это вижу в первый раз.

– Я тоже вижу в первый раз… кое-что! – многозначительно, с тайной язвительностью заметила кюна Хёрдис.

Народ в гриднице переглядывался. Гридница конунговой усадьбы Аскегорд казалась тесноватой из-за огромного старого ясеня, который рос прямо в полу посреди помещения и уходил кроной выше крыши, а гостей всегда набиралось в избытке. Ясеневый фьорд был густо населен, в нем стояло множество усадеб, дворов и двориков, и все их хозяева считали своим долгом по вечерам являться к конунгу. Правда, многие из ярлов ушли в летние походы, но и оставшихся хватило, чтобы занять все места на скамьях и даже на полу возле двух очагов. Дальняя от дверей часть помещения считалась женской, и там журчала болтовня; при звуках голоса кюны женские скамьи притихли. Сама кюна Хёрдис сидела не там, а напротив конунга, чтобы не пропустить ничего из более важных мужских разговоров.

– Но если сомнения посетили тебя впервые именно сейчас, этому должна быть причина! – намекнул конунг. – Троллиных подменышей, я так слышал, подкидывают в колыбель. Но чтобы подменили мужчину двадцати четырех лет от роду – это, хозяйка, что-то новое в земле фьяллей.

– Боюсь, мне подменили сына где-то на Квиттинге! – с той же многозначительностью продолжала кюна Хёрдис. Вся гридница знала, что она имеет в виду, и этот разговор всем казался очень неприятным. – Квиттингские тролли могут и не то! Они могут вынуть у человека душу и прислать назад одну пустую оболочку! Мой сын был совсем другим. Мой сын был упрям и самолюбив. Мой сын однажды зубами взял обломок ножа без рукояти и перерезал веревку на руках товарища, чтобы тот мог освободить всех остальных. Мой сын предпочел этим обломком распороть себе щеку, но не оставаться связанным ни мгновения дольше. Вот это был мой сын! А тот, кто позволил обойти себя каким-то слэттам и увести невесту из-под носа, – это не мой сын!

Конунговы гости потихоньку вжимали головы в плечи. Слова кюны падали на головы раскаленными углями, и каждому хотелось спрятаться от них. Даже те, кто не участвовал в походе на Квиттинг, невольно чувствовали себя виноватыми в том позоре. При этом все бросали сочувствующие глаза на Торварда ярла, сидевшего в кругу парней возле среднего очага. Все эти язвительные речи на самом деле предназначались ему, но его-то смутили меньше всех.

– Перестань, госпожа моя! – спокойно сказал Торвард ярл, подняв голову. Торбранд конунг сунул в угол рта новую соломинку, с любопытством глядя на сына и располагаясь понаблюдать, как тот будет выкручиваться. – По-твоему, я непременно должен брать в жены любую девушку, даже если она мне не очень понравилась, лишь бы она не досталась никому другому? Если тебе уж так нужна невестка, что же ты раньше не говорила? Понятное дело: годы идут, силы уже не те, а по дому столько хлопот… – с мнимой степенностью, поддразнивая, рассуждал он, словно бы не видя, что мать тихо закипает. Торвард ярл не хвастал, когда говорил Хельги, что умеет с ней управляться. – Ну, ладно, я тебе привезу десяток новых рабынь с Зеленых островов. Даже дочь какого-нибудь тамошнего рига, если под руку попадется.

– Не мели ерунды! – с досадой крикнула кюна, задетая рассуждением, что «годы идут».

Это было чистейшим издевательством – никто не дал бы кюне Хёрдис ее сорока семи лет. Конечно, она уже не отличалась такой стройностью, как в далекий и роковой день начала Квиттингской войны, фигура ее приобрела дородность, но лицо оставалось свежим, румяным, морщины не бросались в глаза, а взгляд блестел напористо и оживленно, и знаменитые черные брови, правая чуть выше левой, не потеряли своей красоты.

– Не каждый день бывает случай отнять что-нибудь у слэттов! – гневно продолжала она. – А ты упустил этот случай. И даже позволил слэттам отнять кое-что у тебя. Неважно что! – Кюна Хёрдис наклонилась вперед со своего высокого сиденья и впилась взглядом в лицо сына. – Боюсь, что ты опозорил нас, Торвард сын Торбранда!