что это случайность, что в природе всегда бывают «недоразумения», а в подтверждение приводили такой пример: дворняга никогда не станет борзой. Их теорию непоколебимости «породы» нарушила Александра. Она всеми своими поступками и действиями с самого детства словно нарочно пыталась опровергнуть консервативные убеждения родителей, бабушек, дедушек, доказывая, что как среди простых людей появляются личности непростые, так и в семьях интеллигентов в четвертом, если не более, поколении вырастают трудные дети, каких порой не отыскать в среде простых людей. Девочка Александра, хотя очень смышленая и одаренная, уже в школе не отличалась прилежанием, словно выражая протест всем окружающим, и с этим ничего не могли поделать ни родители, ни бабушки с дедушками. Ее любимым занятием была возня на кухне, а самым главным человеком в своем окружении она считала пожилую кухарку, от которой не отходила ни на шаг, находя какую-то необъяснимую магию в том, чем та занималась, готовя кушанья для их большой и привередливой в еде семьи, где были родители, бабушки и дедушки, даже прабабушка и они все жили вместе в огромном доме. Она не доучилась в школе и пошла в кулинарное училище, покрыв неизгладимым, как говорили члены ее семьи, позором весь их род. И папа, и мама, бабушки и дедушки, уплетая за обе щеки ее великолепные супы или оригинальные пирожные, стараясь быть воспитанными, продолжали тихо горевать, украдкой проливая в тарелки слезы, а прабабушка — самая вредная и ядовитая на язык из всей родни, полька по крови, — все, что готовила Александра, вдруг нарочно стала называть словом «potrawa», схожим с русским «отрава», но переводимом с польского как кушанье, хотя раньше никогда не употребляла этого слова. После училища Александра пошла работать в ресторан, его персонал, как и многие посетители-завсегдатаи, пуританскими нравами не отличался. Александра быстро научилось плохому — курить, пить вино. Очень скоро у нее возникло и первое серьезное чувство, и привязанность — она и сама не могла потом в этом разобраться, — потому что шеф-повар был ее гораздо старше, поэтому, может быть, сумел заболтать и расположить к себе еще несмышленую девчонку, полагавшую, что ее неожиданная связь и есть настоящая любовь. Расставание было, конечно, неминуемо, и Александра из этой истории сделала для себя первый вывод состоявшейся женщины, что «всем окружающим ее мужчинам, молодым и старым, нужно одно…». Уже гораздо позднее она стала понимать, что для такого глубокомысленного вывода вовсе не надо было иметь много ума, потому что никто из противоположного пола сильно и не скрывал, что ему надо… К сожалению, многие знания приходят только через опыт, она, как другие девушки, не была исключением. Но после этого Александра будто назло кому-то, а не во вред себе, теперь уже сама предалась занятию, которое считают почему-то постыдным только для женщин. Она не стала слишком привередливой в партнерах, но гордилась одним своим преимуществом: они зависели от нее, а не она от них. Особенное удовольствие ей доставляло злорадствовать, когда к ней кто-то сильно привязывался, просил руки, сулил какие-то блага, а она уходила, разрывала отношения первой. Тогда она была еще слишком юной, чтобы думать о каком-то будущем; со временем за нею закрепилось даже прозвище Нимфа. Она сначала не совсем понимала почему, потом узнала, что есть такое слово «нимфомания», и ей стало противно, потому как это не имело к ней ровно никакого отношения, она лишь увлекалась мужчинами со всеми вытекающими, и не более того. И когда однажды у нее неожиданно начался новый роман с моряком — это был старший помощник капитана океанского судна, — она решила принять его предложение поработать поваром на корабле во время долгого плавания, увидев в этом особую романтику отношений. Старпом, как быстро выяснилось, был женат, без женщины обходиться не мог, а Александра ему была нужна только как женщина во время долгого, полугодового, рейса. Но не это было для нее самым неприятным или страшным знанием об этом человеке, а то, как она однажды услышала от одного из его товарищей, что у старпома такое правило — выбирать себе подружек на очередной рейс среди работниц общепита или медсестер (и одних, и других он не без труда устраивал к себе на судно, порой даже давая взятки своему начальству). Сам старпом все объяснял достаточно практическим соображением: все они — поварихи и медсестры — регулярно обследуются в поликлиниках, чтобы работать на своих должностях, а у него жена и дети, и, не дай бог, он в семью притащит какую неприличную болезнь. Это она узнала почти в канун возвращения в порт приписки судна и высказала старпому все, что только можно сказать такому человеку. Они расстались. Но через месяц Александра обнаружила, что беременна. Она всегда понимала, что такое могло и раньше случиться, однако каким-то образом обходилось, поэтому свое интересное положение восприняла, как знак судьбы, очень серьезно, как сигнал прекратить бурную и бестолковую (распутной она ее не считала) жизнь. Так у нее появился на свет Мишенька, и она через много лет снова вернулась в семью интеллигентов в четвертом или более поколении. Прабабушки уже не было, не было и одной из бабушек и одного дедушки, и ее появление с продолжателем рода Мишенькой было для оставшихся интеллигентов самым большим счастьем в их жизни. Александра остепенилась, сначала долго не работала, занимаясь ребенком, а в свободное время самообразованием; она сумела довести до хорошего уровня свой французский, и ей поступило предложение на работу в дорогой отель шеф-поваром. Там проработала совсем недолго, не успевая отбиваться от ей уже хорошо знакомых предложений мужчин завести то дружбу, то семью. Жизнь в ее городе ничуть не изменилась за время отсутствия, наоборот, стала безудержно пошлой и нескрываемо циничной; и как какую-то отдушину вдруг увидела объявление о месте повара с предоставлением жилья в лесной глубинке. Быстро собралась и уехала в Залесье в надежде вести правильное и здоровое существование. Ей это стало удаваться.

Нексин тем временем, расставшись с Александрой, вернулся в контору лесхоза. Войдя в приемную, взял у Борец кружку с кофе и ушел к себе. Он уселся за стол, и его взгляд упал который раз на портрет Хромовой. Она смотрела с портрета как ни в чем не бывало; этот же взгляд у нее был и с утра, когда он сюда пришел, и также она смотрела вечером: выражение лица, которое он чаще всего видел, спокойное, всегда словно что-то выжидающее, немного о чем-то сожалеющее и чуть задумчивое; с этим выражением лица она его встречала, с ним же,