– Очень круто! – сказал он Феликсу, а сам в который раз за последние дни задумался, что же скажет папа, когда вернется из Штатов.

Валера, впрочем, так и не расскажет Андрею, чем ему придется расплатиться с партнером за освобождение сына и его друзей, но уже через три месяца будет объявлено, что Центр духовного развития запускает региональную программу и открывает отделения во всех городах-миллионниках.

Сейчас Андрей засыпает прямо на ковре, а утром, когда просыпается, в квартире уже только он и Ильяс, который грохочет посудой на кухне.

– Сегодня моя очередь делать завтрак, – говорит он. – Последний наш с тобой завтрак.

Андрей смотрит, как Ильяс сбивает в миске яйца и молоко, и пытается вспомнить что-то важное, о чем он догадался вчерашней ночью. Ах да, Кастанеда…

– Ты знаешь, – произносит он, – я вдруг понял, что эти люди – ну, они ведь только повторяют какие-то вещи, которые мой папа говорил мне лет десять назад. И про видеть силовые линии, и про плыть по течению, и про место силы и прочего Кастанеду.

– Да, – соглашается Ильяс, – твой папа крутой, мне мама говорила.

– Да не в этом дело, – возражает Андрей. – Просто я вдруг понял, что все, о чем они говорят, все, о чем мы говорили эти две недели, – такой набор общих мест, новых банальностей… примерно как то, что нам говорили в школе.

Ильяс выливает пузырящуюся солнечную смесь на раскаленную сковороду и оборачивается к Андрею:

– Ну и что? А ты хочешь найти что-то лучше банальностей?

Андрей молчит. Папа всегда утверждал, что нельзя ходить проторенными тропами, думает он, а ведь это и значит – избегать банальностей. Я забился в угол, потому что не хотел быть как все, а Ильяс выбил меня из моего угла. Мне показалось, что с его друзьями я заживу настоящей жизнью, жизнью по ту сторону волшебной двери, но и эта жизнь – всего лишь набор старых клише. Ильяс разбудил меня, и я не могу жить так, как жил последние полгода. Но и жить, как его друзья, тоже не могу, потому что папа так жил еще в советское время. И теперь я не знаю: что же мне делать?

Ильяс раскладывает омлет по тарелкам.

– Вот омлет – не банальность? – говорит он. – Но если он хорош, неважно, сколько таких омлетов было и сколько будет.

– Но я хочу найти что-то другое, – отвечает Андрей.

Ильяс смеется:

– Ну, если так, у меня для тебя есть совет. Не хочешь быть как твой отец – пойди и сделай то, чего он не делал никогда. Пойди и сделай сам. Не переводи, не пересказывай – сделай сам и свое. Не отгораживайся от хаоса и не сливайся с ним – постарайся структурировать хаос, постарайся построить из него что-то.

– Что я могу построить? – спрашивает Андрей.

– Понятия не имею, – отвечает Ильяс, – но вот тебе на прощание еще одна банальность: если правильно загадать желание, оно всегда сбывается.

Наверное, желание было загадано правильно: через неделю Андрею позвонила девушка, заметившая его в сквоте, где стоящий в углу телевизор показывал «Кабинет доктора Калигари». Андрей тут же соорудил вдохновенную лекцию о немецком экспрессионизме, включив туда Вине, Ланга и Мурнау, и так увлекся, что даже изобразил, как Макс Шрек в «Носферату» поднимается из трюма. Благодарная зрительница уже месяц работала в новом глянцевом журнале, претендовавшем на элитарность и интеллектуальность, и когда в последний момент перед версткой у них слетели три полосы рекламы, вспомнила об Андрее, решив, что такой человек сможет что-нибудь быстренько накропать на любую тему.

Через два месяца Андрей уже стоит в кабинете главного редактора. Немолодая полноватая брюнетка смотрит на него задумчиво.

– Дымов, Андрей Валерьевич? – спрашивает она.

Юноша кивает.

Да, мальчик-то вырос, думает брюнетка. Интересно, узнал он меня? Впрочем, спрашивать не буду, вот еще не хватало.

Но все равно при взгляде на Андрея внутри разливается какое-то щемящее тепло, нежное, трепетное воспоминание юности…

– Ладно, – говорит она, – возьмем на испытательный. Приступайте завтра, Андрей.

Ух ты, думает Андрей, выходя из кабинета. Как просто! Я и не думал, что так легко можно сюда устроиться.

Уже на следующей неделе Андрей поймет, что ему нравится работать в редакции: беспечные и язвительные коллеги, свобода в отборе материала и выборе тем… и самое главное – строгий уют офиса, с фиксированными рабочими часами, недопустимостью прогулов и неизбежностью выходных. Это был островок порядка в бесконечном море хаоса. Желание Андрея в самом деле сбылось – он, как и загадал, пошел своей дорогой, рутинной скучной дорогой ежедневной офисной работы. Это была его дорога и его выбор.

Уж во всяком случае, говорил себе Андрей, кто-кто, а папа никогда не ходил на службу каждый день. Хотя бы этим я на него не похож.

В журнале Андрей проработает почти год и все это время по нескольку раз в неделю будет беседовать с главным редактором, но так и не узнает в ней ту отцовскую ученицу, что когда-то напугала его, во время прогулки бросившись к нему с поцелуями.

Потом он уйдет в другой журнал и вовсе забудет о ней, так и не узнав, что ученица отца помогла сбыться его желанию, как когда-то студенты Владимира Николаевича помогали найти свой путь сыну их бывшего профессора.

Андрей проработал в различных журналах до середины нулевых. Иногда он встречал людей, которые покупали у них с Ильясом траву, но сам никогда не курил, да и от остальных наркотиков держался подальше, и, в отличие от многих коллег-журналистов, не подсел ни на кислоту с грибами, ни на стимуляторы или на сменившие их ближе к концу десятилетия опиаты. Можно сказать, Андрей не заметил психоделической революции девяностых, но, возможно, именно поэтому быстро сделал неплохую карьеру.

Движимый каким-то самому ему непонятным чувством, он держался подальше от дизайнерских молодежных журналов типа «ОМа», «Матадора» и «Птюча», а когда десятилетие сменилось – и от «Афиши». Наверно, Андрея раздражали молодые, уверенные в себе журналисты, вечно перевозбужденные, модно одетые, знающие всех в городе. Они казались ему фальшивками, и потому он с радостью узнавания прочитал в пелевинском «Поколении “П”» саркастический портрет Саши Бло, который описывал изысканные кокаиновые оргии, живя в панельной пятиэтажке с тараканами и неисправной стиральной машиной.

А возможно, Андрею была неприятна аудитория этих журналов – люди, которые желали казаться новым андерграундом, но всего-навсего гнались за модой, создаваемой кем-то другим. Молодежным журналам Андрей предпочитал то, что должно было стать новым мейнстримом, – издания для людей, которые не пытаются быть радикальными, а остаются обычными потребителями, воспринимая книги, кино и одежду как еще один товар.

Именно этим людям – тем, кого позже назовут «офисным планктоном», – Андрей и рассказывал о том, что узнал из американских книжек и фильмов. Он никогда не сознался бы в этом коллегам, но в глубине души считал, что таким образом помогает своей стране выйти на новый путь, преодолеть наследие совка.