Она была, как я заметила, довольно чувственной особой — игриво шевелила пальчиками в воде, по-детски норовя разогнать пузырьки. Голос, имела низкий, молодой, мелодичный, и сама источала обаяние, по-видимому, привыкнув нравиться — уж это было заметно.

— Ну, теперь ваша очередь, — обратилась к ней я, когда мы собрались.

— Да я в общем-то не очень интересный человек, — посетовала она. — И жизнь у меня вполне ординарная.

— Так все про себя думают, и почти всегда ошибаются, — возразила я.

— К тому же я не очень-то умею рассказывать. Для этого ведь тоже нужен талант, а у меня выходит как-то сумбурно.

— Но вы же слушали других, — продолжала настаивать я. — Так что отказываться просто нечестно.

— Нет, но я правда стесняюсь. О чем тут говорить? Я обычная провинциалка, обычная жена и мать.

Однако все мы сомневались в этом все больше и больше.

— Давайте испробуем тот же метод, что с Дорлин, — двадцать вопросов, — предложила я. — Только на этот раз будем честно придерживаться числа «двадцать». А за то, что мы сделаем за вас половину работы, вы уж постарайтесь говорить нам правду.

— А я всегда говорю правду, — заявила она.

Мне в это почему-то не верилось — искусственность; сотворенная пластической хирургией, сама по себе предполагала ложь.

Судья грозилась добавить в воду душистых масел — бергамота, имбиря, лаванды и розмарина, — чтобы придать нам всем раскованности. Честно говоря, у меня промелькнула мысль, что она делала это и раньше. У нас и так уже подозрительно пахло чем-то приятным и я боялась, как бы эти дурманящие штучки не испортили все дело. Чтобы задавать вопросы, нужна ясная голова, и я пожалела, что Судья не проконсультировалась для начала со мной. Тогда я, конечно, посоветовала бы ей исключить лаванду, от которой обычно клонит в сон, и остановиться на розмарине. Возможно, она просто завидовала мне, поскольку меня выбрали вести эти наши церемонии, и считала, что могла справиться лучше.

Но они ждали, когда я начну.

— Сколько вам лет? — спросила я.

Вопрос этот привел ее в замешательство — широко распахнутые глаза раскрылись еще больше. Вопрос и впрямь каверзный — его задают на детекторе лжи, подразумевая непреложность факта, хотя я никогда не ответила бы правду, как и большинство женщин. Честно говоря, вопрос этот вырвался у меня как-то сам собой — видать, виновата лаванда, — но я действительно хотела его задать.

— Обычно я не говорю этого, — произнесла она, слегка задетая. — Это вредит бизнесу.

— О бизнесе не беспокойтесь, — сказала я. — Наш разговор конфиденциальный.

Тут я, конечно, покривила душой, но правды-то ждали не от меня, а от нее. Я считала, что поступаю вполне честно. Крохотный диктофончик, засунутый сбоку под трусики-бикини, был у меня включен, поскольку я собиралась записать все и отдать Фиби, которая, будучи писательницей, нашла бы этому применение. Это даже могло бы заинтересовать Алистера — обращение Дамы-Босс в Европейский суд, несомненно, продержалось бы в заголовках не меньше недели. Вот уж за кого я волновалась, так это за Фиби. Когда мы познакомились в поезде, она была такая спокойная и невозмутимая, а теперь — сплошной комок нервов. Возможно, ей просто неуютно вдали от дома и привычного уклада.

Женщины, вырастившие детей, как я заметила, часто склонны к неврозам. Они так привыкли о ком-то заботиться, о внуках например, что, оставшись не у дел, теряют почву под ногами. Они не воспринимают себя как личность, а обязательно как мать, жену, сестру или дочь. Их функция — служить и заботиться, и часть этой заботы — как раз все эти тревоги. Они как талисман, оберегающий от неурядиц. Надо, например, поднять панику из-за каких-то там китайских свечек, и все будет в порядке. И она при этом жалеет меня, поскольку у меня нет мужа и детей. Должно быть, просто шутит. Хотя я, признаться, не отказалась бы видеть у своих ног Алистера. Впрочем, без этого можно и обойтись.

Уж не знаю, нарочно ли Майра оставила этот кусок на пленке (чтобы он послужил мне уроком) или случайно забыла стереть то, что предназначалось для ее личного дневника. Первое весьма вероятно. Но выглядело все это довольно по-дружески. К тому же я и сама видела, что это правда. Когда у тебя есть дети, ты, считай, приговорен к бесконечным тревогам. Ведь любая мать всегда будет оберегать своих отпрысков от саблезубого тигра, даже если того и в помине не существует.

Про Даму-Босс я заранее справилась на вахте в вестибюле — теперь безлюдном и пыльном. По-видимому, Беверли хватало наших спален. Юан, чихая и кашляя, конечно, натирал пол полировочным средством, но подмести его перед этим не удосуживался, так что заведение потихоньку приобретало мрачноватый запущенный видок. Звали ее Ева Хэмблдон, она руководила фирмой. Ни в «Гугле», ни в других поисковиках я такого имени не нашла, и это само по себе уже наводило на мысли. Видать, у нее были связи с «Гуглом» или «Йеху» — ведь многие; как известно, шифруются от наблюдения со стороны государства, и Интернет тут становится настоящей проблемой. Я повторила свой вопрос:

— Давайте продолжим. Скажите нам, сколько вам лет?

Она рассмеялась звонким мелодичным смехом:

— Мне семьдесят семь.

Все дамы в джакузи в один голос ахнули, кто-то даже тихонько вскрикнул от ужаса. Еще бы! Как можно дожить до таких лет и при этом функционировать?

— Но как вам удалось сохранить такой голос? — Это была Маникюрша, истратившая один вопрос впустую.

— Так, вопрос номер два, — сказала Ева. — Мне подтянули голосовые связки. Они слабнут с возрастом, но их можно настраивать, как гитарные струны.

— А почему вы решили приехать сюда, в «Касл-спа»? — спросила я, нарушив воцарившуюся тишину — по-видимому, каждая из нас задумалась о собственных голосовых связках. Вопросик тоже получился незатейливый, зато дельный — такие обычно побуждают людей к откровениям.

Но она ответила кратко:

— Доктор посоветовал мне отдохнуть.

Я сказала, что такого ответа мало и это даже нечестно тогда она рассмеялась и обещала впредь быть более откровенной. Люди, неоднократно побывавшие на столе пластического хирурга, начинают с болезненной нервозностью относиться к собственной персоне, но Ева, как ни странно, была мила и по большому счету дружелюбна. Проблема заключалась лишь в том, чтобы преодолеть некие барьеры, и тогда разговор пошел бы как по маслу. Если, конечно, она не совершила чего-то ужасного вроде убийства и ее не разыскивала полиция — в таком случае никакие бергамоты и лаванды не помогли бы развязать ей язык.

— Мне пришлось иметь дело с Европейским судом, по частному вопросу, — пояснила она. — А эта бюрократия измотает кого угодно, что, в свою очередь, плохо сказывается на коже. Кожа неподвластна далее пластической хирургии. Такого ответа достаточно?

Я, конечно, могла бы уточнить, в чем заключался этот «частный вопрос», но не сомневалась, что она и тут отвертится. Ева охотно признала только пластическую хирургию, но в какую сторону направить разговор дальше? Ведь она все время будет твердить одно — она простая англичанка, рассказывать ей нечего, и вообще она стесняется. Нет, тут требовалось в корне изменить тактику. Правильный вопрос родился как-то сам собой.