Медведь вернулся в берлогу и долго еще не мог успокоиться. Его злобность то и дело возрастала, когда он вспоминал дерзость и наглость двуногого, посмевшего явиться к его жилищу. Только ночью он приступил к восхитительной трапезе, а наевшись до отвала, снова забрался в берлогу и забылся чутким неглубоким сном.

Петра нашли только через неделю. Вернее то, что от него осталось. Медведя в берлоге уже не было. Лишь следы крови и остатки человеческих костей, припорошенных снегом, свидетельствовали о произошедшей здесь трагедии. Неподалеку валялось сломанное ружье, из которого Петр так ни разу и не выстрелил.

Проверили ружье: выяснилось, что он зарядил снаряды в уже стреляные гильзы. Это и привело к тому, что у одной из гильз оборвало тыльную часть, а оставшаяся в патроннике исключила возможность перезарядки. Вторая же гильза при попытке выстрела разорвалась в патроннике. Получалось, что, понадеявшись на удачу, Петр сам подписал себе смертный приговор.

Хотя, не имея опыта и необходимой сноровки, он вряд ли справился бы один на один с медведем. Потому как ружье не всегда способно спасти человека. Даже исправное. Недаром говорят: лучше пострашиться, чем похвалиться. Пусть лучше над тобой посмеются, чем поплачут. Но гордыня даже умную голову способна сделать дурной.

В итоге – Петр лишился жизни, а в тайге появился… медведь-людоед.

Над заснеженной тайгой медленно плывут минуты и часы, дни и ночи. Как же бесконечно длинно тянется время! Особенно когда Алеши нет рядом. Что-то среднее между сном и бодрствованием, что-то невыносимо тяжелое и нудное грызет испуганное сердце Милы. Может, уже утро? Или еще ночь не кончилась? Как ни старается, она не может заснуть. Ну зачем он снова ушел в тайгу? Неужели ему плохо с ней, Милой? Или она что-то не так сделала, или обидела чем? Это так несправедливо. Сначала привязал к себе, а теперь от нее бегает. А если не от нее? Может, он бегает от самого себя? Так это еще хуже.

Алеши нет несколько дней. Мила вся извелась от беспокойства, перестала спать по ночам. Ощущение беды так безжалостно вцепилось в душу, что она уже чувствовала дыхание смерти.

– До чего же теплые вещи получаются, – произнесла старушка, ловко орудуя спицами. – А еще полезные. Хорошо, что я насобирала шерсти, вычесывая Алтая: и ему помощь, и нам зря не мерзнуть. – Взглянув на задумчивую Милу, старушка отложила вязание. – Не нравишься ты мне сегодня, девонька. Что с тобой происходит?

– Мне кажется, я умираю от страха за Алешу. Вся извелась уже, места себе не нахожу от дурных мыслей. Все время об Алеше думаю. С ним случилось что-то страшное. Я так и вижу, как он замерзает в сугробе, или звери на него нападают, а он отбиться не может. Я это чувствую, я это знаю! Я не могу так больше!

– Окстись, безумная, что ты мелешь?! – рассердилась старушка. – Да разве можно так думать! Да разве можно такие страшные слова произносить! Ты же губишь его своими стенаниями, беду накликаешь на его голову. Беспокойство – тот же вампир, который выпивает до капли жизненную силу у того, о ком ты беспокоишься. Своими худыми мыслями ты только вредишь, притягивая к нему всякие несчастья.

– Почему он все время уходит от меня в тайгу, что он там забыл? – воскликнула в отчаянии Мила. – Ведь это же опасно!

– Не с тобой же ему у печи сидеть! Опасность мужчине нужна как воздух. Страдает она! Жизненная мудрость не в страдании заключается, а в терпении. А ты возьми и помоги ему своей любовью, молитвами. Это лучше, чем по ночам-то не спать да о плохом думать. – И старушка выпроводила запаниковавшую было внучку из кухни.

Мила зажгла свечу в своей комнатке, стала перед старинной иконой на колени и перекрестилась, касаясь лбом пола. Да, она крохотная и беззащитная, словно былинка на ветру. Да, ей ужасно страшно. Потому что она боится потерять Алешу. Вот глупая, заранее распланировала для себя счастливое будущее и теперь изо всех сил цепляется за него. Страх парализует ее, не дает даже вздохнуть полной грудью. Потому что это не просто страх – это сама смерть. Смерть для нее, для Алеши. Смерть для их любви, для их будущего.

Но если считать, что на все воля Божья, то получается, что Мила своими страхами и сомнениями отказывается от веры в Бога и не принимает Божественную волю? Тогда как она собирается молиться тому, в кого не верит? Молиться тому, против кого ропщет!

– Нет, Господи, нет! Я не ропщу! Я верую! Да и на кого тогда в жизни надеяться, если не на Тебя, Господи? Твою волю вижу во всем. Принимаю все, данное Тобой, как испытание. Нет, Господи, я больше не боюсь будущего. Я верю в Тебя, я верю Тебе. На все святая воля Твоя. Прости меня за то, что под влиянием обстоятельств усомнилась в своей вере! Я люблю Тебя, Господи!

Мила вдруг почувствовала, как страх отступает. Да, она крохотная и беззащитная перед Вселенной, но теперь ей не страшно. Потому что она преклоняет голову перед любовью, которая не зависит ни от каких человеческих ценностей, и просит Господа не за себя – за любимого. Сейчас ничто не имеет значения, кроме Божьей воли. Как Он решит – так и будет. Мила неистово продолжает молиться, теряя счет времени. Остается лишь борьба любви со смертью.

Алексей уже третий день бродит по тайге с Алтаем, разыскивая медведя, убившего Петра. Нельзя оставлять в живых зверя, превратившегося в людоеда. Для охоты на медведя у него отличное ружье-двустволка двенадцатого калибра, хорошо пристрелянное пулями и зарядами самой крупной картечи. Патроны он снарядил в пластмассовые гильзы свежим порохом с проверенной партией капсюлей. Никогда не использовал снаряды для уже стреляных гильз.

Он идет по свежевыпавшему снегу между огромными вековыми соснами в несколько обхватов, внимательно глядя под ноги, но ему встречаются только редкие следы мелких зверей и птиц. Наконец он видит то, что искал: снежный покров невысок, поэтому местами обнажает набитую медведем тропу, спрятанную под мягкой, ароматной хвоей и замысловато перечеркнутую узловатыми толстыми корнями.

Медвежью тропу выдавали кое-где буреющие на ветках клочья шерсти. Но особенно бросались в глаза обнаженные стволы сосен со свисающими с них большими лоскутами коры, содранной клыками и когтями зверя, – так медведь метит свои владения, поднимаясь на задние лапы до той высоты, до которой может добраться.

Прежде Алексей всегда стороной обходил помеченные медведями территории, чтобы избежать нежелательного и совершенно непредсказуемого столкновения. Но теперь он осознанно шел по медвежьей тропе, и эта встреча стала для него жизненной необходимостью. Он во что бы то ни стало должен найти медведя-людоеда, но найти в одиночку. Если он возьмет с собой еще кого-то, озлобленный умный зверь, почувствовав опасность, наверняка постарается скрыться от людей, чтобы потом разделаться с каждым из них по отдельности.

Алексей прикинул по закусам зубов и меткам когтей размер зверя и понял, что намеревается сразиться с самым крупным медведем, о каком только ему приходилось слышать: при росте в три с лишним метра его вес к осени перед спячкой мог достигнуть более восьмисот килограмм. Алексею стало не по себе. Он, конечно, не трус, но при таком раскладе и у него появились оправданные сомнения в осуществимости этой нелепой, скорее всего неудачной и губительной затеи.