Единственное, что Сабине удавалось в последнее время писать, так это заметки.

Одну за другой она читала книги из серии «шедевры литературы о травматических переживаниях: от разводов до самых жестоких геноцидов ХХ века» и подчеркивала, выписывала, делала заметки. У Капущинского[48] на одну написанную страницу всегда приходилась сотня прочитанных, вот и Сабина, решив пойти по следам мастера, обложилась мрачным чтивом. «Рождество в компании самых депрессивных писателей мира — почему бы и нет?» — мысленно подшучивала она над собой, покупая на лотке в Вейхерово Вифлеемскую звезду — единственный рождественский символ, который решила заиметь в своем доме.

Со дня отъезда Камиля Аренса (который, к слову, собирался вернуться сразу же после Нового года) Сабина опять начала ходить в «Афродиту». Первая же встреча с глазу на глаз с Борисом закончилась восхитительными ласками в кухонной кладовке, где хранились щетки и прочая утварь: в ней парочка спряталась от непрошеных взглядов, а там уже все пошло как по маслу.

Так или иначе, оба ужасно не высыпались. Сперва Сабина паниковала от одной лишь мысли, что кто-нибудь их разоблачит, но Борис, к счастью, оказался разумным и умеющим хранить секреты любовником, да к тому же и талантливым конспиратором. «Надо же, какая ирония судьбы — я сама превратилась в героиню дешевого любовного романа», — думала Сабина, доедая завтрак в ресторане. Она уже перестала обращать внимание на постояльцев, которых в пансионате становилось все больше: риск того, что любовников поймают на горячем, вызывал в ней особые эмоции, но она даже была не против — это напряжение еще сильнее подогревало и так достаточно разгоряченную атмосферу.

— Завтра мы начинаем в восемь вечера, — услышала она голос Каси, только что подсевшей за ее столик. — Сочельник, — пояснила хозяйка, заметив удивленный взгляд Сабины. — Приходи к нам наверх. В шесть мы подаем ужин постояльцам в ресторане, а сами сядем за стол, когда публика уже немного поредеет.

— Но, Кася…

— Какое еще «но»? Никаких «но», дорогая! Это ведь само собой разумеется, что ты встречаешь Рождество с нами. Можешь привести с собой кого хочешь.

Сабина молчала, уставившись в тарелку с булкой.

Кася погладила ее по руке.

— О’кей, тебе некого привести — тем более. Я и представить не могу, что ты не придешь к нам на рождественский ужин. Наш дом — это и твой дом, — добавила она, наклонилась и поцеловала ее в щеку, а затем побежала в кухню.

В утро сочельника Сабина распахнула шторы в спальне, открыв превосходный вид: на зимнем солнце лес и пляж искрились тысячью алмазов, а ветви, земля и крыши видимых поодаль домов были укрыты снежным покрывалом. Точно в сказке. Целый день чудесное настроение не покидало Сабину, а вечером, надев элегантное красное платье, взяв коробки с подарками и бутылку шампанского, она отправилась к друзьям.

Посреди украшенной новогодней мишурой столовой с большой елкой, увешанной снизу доверху цветными шарами, стоял сияющий множеством свеч праздничный стол. Ее уже ждали Тео и Кася в праздничных нарядах и трое их детишек: Янис и Йоргос в белых рубашках с галстуками-бабочками и Оливия в хорошеньком платьице, отделанном снежинками. Здесь же были и родители Тео, приехавшие на Рождество из Греции, и отец Каси, вдовец, со своим неразлучным другом — дворнягой по кличке Латка, и весь работавший в эту смену персонал пансионата, в том числе и Борис. Вид у всех был нарядный и элегантный.

Сабину встретили приветственными возгласами. Отец Тео, Ставрос, кинулся целовать ей руки — даже его пышнотелой улыбчивой жене, черноглазой Элени, пришлось бросить на мужа строгий взгляд.

— А я что? Я ничего! Это же великая писательница, понимаешь, Элени? — оправдывался упитанный Ставрос, а сам состроил глазки Сабине, которую все это весьма повеселило.

— Будь осторожна, это старый ловьелас. — Тео взял отца под руку. — Очаровывает женщин в мгновьение ока, ты и оглянуться не успеешь… Правда, мама?

Элени поцеловала сына в лоб.

— Правда. Меня очаровал.

Гости говорили на ломаном польском языке, то и дело вставляя греческие и английские слова, но, невзирая на небольшие языковые затруднения, все были очень дружелюбны. На рождественском столе, помимо традиционных польских блюд — сельди в различных вариантах, борща, тушеной капусты и макового рулета, — было и особенное греческое кушанье, христопсомо, «хлеб Христа», из теста с добавлением дрожжей, вина, оливкового масла, сухофруктов и пряностей. На его верхушке Тео ножом изобразил знак креста.

После обильного ужина персонал пансионата вернулся к работе. Сабина проводила взглядом Бориса, который, уходя, незаметно послал ей воздушный поцелуй, а затем отправил сообщение:

Тем временем к Загоракисам потянулись гости. Сначала пришла группа миколовских детишек, переодетых в колядников, — традиционные колядки в их исполнении звучали немного фальшиво, но все равно очень мило. Приходили поздравить местные жители, подружившиеся с хозяевами: если в будни каждый занят своими делами, то на Рождество людям обычно хочется быть вместе, а польско-греческой чете быстро удалось превратить свой пансионат в волшебное место, куда естественным образом влекло всех. В столовой становилось все многолюднее, шум нарастал, и Сабина отважилась незаметно улизнуть на какое-то время. Сбросив туфли на шпильках, она босиком сбежала вниз и, удостоверившись, что ее никто не видит, направилась к кладовке, где ждал Борис.

Заперев дверь на ключ, они наконец дорвались друг до друга. Он чуть ли не срывал с Сабины великолепное красное платье. Она впилась в губы Бориса, ощущая, как его руки блуждают по ее телу. Внезапно раздался ужасающий грохот и выстрелы — будто кто-то сперва сбросил на «Афродиту» бомбу, а теперь обстреливал пансионат из гранатометов.

— Что стряслось, черт возьми?! — закричала испуганная Сабина, отрываясь от Бориса.

И тут раздались крики. Переглянувшись и наскоро приведя себя в порядок, они выбежали из кладовой и поспешили туда, откуда доносился шум, — к складу, где Тео хранил пиротехнику, купленную с намерением организовать рождественский фейерверк. Их глазам предстали огонь, охвативший стены здания, и взлетающие в небо разноцветные ракеты. Издалека уже слышна была сирена пожарной бригады. На снегу, окруженный людьми, лежал Тео. Его почти невозможно было узнать: тело под остатками сгоревшей одежды было сплошь покрыто ожогами. Мужчина выл от боли.

— Боже мой, Кася! — подбежала Сабина к убитой горем подруге. — Что случилось?!

Бледная как смерть Кася перевела на нее отсутствующий взгляд и ответила:

— Взорвалось… Все взорвалось, когда он вошел туда! Он хотел устроить нам фейерверк. — Слезы бежали по ее щекам.