– По-моему, ты чего-то недоговариваешь, – сказал он и нахмурился.

– Все я договариваю!

Поднявшись, я прошла на кухню и поставила пустой бокал на стол рядом с раковиной. На глаза мне попалась тарелка с бабушкиной едой, и я почувствовала, как у меня заурчало в животе. Только сейчас я вспомнила, что давно не ела.

– Может, перекусим? – предложила я, возвращаясь в гостиную. – Времени уже много, а я хочу сама уложить Кэсси в постель. Кроме того, она наверняка попросит, чтобы я ей почитала. Про кроликов. – Я улыбнулась.

– Я много думал о том, что ты говорила мне вчера. – Оуэн медленно поднялся и повернулся ко мне лицом. – Ты проговорилась, что совершила злой, нехороший поступок. Еще ты сказала – ты боишься, что рядом с тобой мне может угрожать опасность. А совсем недавно, когда я признался тебе в том, о чем не рассказывал еще ни единой живой душе, ты сказала, что прекрасно меня понимаешь. И если ты не соврала, – а я думаю, что это маловероятно, значит… – Он коротко рубанул ладонью воздух перед собой. – Значит, ты сама побывала в схожей ситуации!

Оуэн еще говорил, а я уже выставила перед собой ладони и покачала головой.

– Я не хочу об этом говорить.

– Но почему, Молли? Прошу тебя… Я просто пытаюсь понять, что произошло между нами тогда… – Он шагнул вперед и неожиданно оказался совсем рядом.

– Пожалуйста, не надо!..

Он поднял руку, словно хотел прижать ее к моей щеке. Я отвернулась, и его рука повисла в воздухе, потом медленно опустилась.

– Молли…

Мое имя прозвучало сдавленно и глухо, как если бы Оуэну пришлось сделать над собой усилие, чтобы его произнести. Подобно тяжелому булыжнику, оно ударило меня в грудь, и я почувствовала, как внутри меня словно прорвало какую-то плотину: слезы, которые я с таким трудом сдерживала, хлынули из моих глаз и потекли по щекам.

– Молли, дорогая, скажи… Почему мне опасно находиться рядом с тобой? И что такого ты совершила, что никак не можешь успокоиться?..

Я покачала головой. Он шагнул ко мне, и я попятилась.

– Молли!.. – Оуэн сделал еще один шаг вперед. Не переставая качать головой, я снова отступила, коснувшись лопатками стены. В следующее мгновение наши взгляды встретились. В его глазах я увидела страдание брошенного любовника, с которым смешивалось искреннее желание помочь мне справиться с моей болью, которую я удерживала взаперти долгих двенадцать лет.

Моя воля недолго боролась с его. Оуэн с его неисчерпаемыми запасами сочувствия и веры в меня только что нашел ключ от потайной дверцы, за которой хранилась моя самая страшная тайна. Он сделал это, поделившись со мной своим самым мрачным и надежно охраняемым секретом. И этого оказалось достаточно, чтобы горькая и стыдная правда вырвалась наружу.

Я несколько раз моргнула и, на мгновение отведя взгляд в сторону, глубоко вздохнула, как перед прыжком в ледяную воду.

– Я… я убила своего отца.

Двенадцать лет назад.

Мамы не стало вечером в понедельник, за две недели до моего школьного выпускного вечера. Весь предыдущий день я провела у Оуэна, лежа с учебником в его постели – в той самой постели, в которой мы провели субботний вечер. Его родители неожиданно уехали к кому-то в гости на все выходные, что оказалось очень кстати. По идее, мы с Оуэном должны были заниматься химией, но как только за мистером и миссис Торрес закрылась дверь, он схватил меня за руку.

– Планы меняются, детка! – жарко шепнул он мне на ухо.

Так наши вечерние занятия превратились в свидание.

Надо сказать, что дом Оуэна оказывался в нашем полном распоряжении довольно редко, поэтому мы не стали терять времени. Бросившись в его спальню, мы целовались и любили друг друга до тех пор, пока не устали. Уже потом, отдыхая от ласк, мы долго говорили о наших планах на будущее. Оуэн как раз заканчивал второй курс коммунального колледжа и собирался в конце лета ехать на практику в Мексику.

– Но ведь два года – это ужасно долго! – сказала я ему.

– Ты ведь тоже будешь учиться в колледже, – ответил Оуэн, целуя меня в плечо. – И не заметишь, как пролетит время. – И он поцеловал меня еще несколько раз, поднявшись по шее вверх к мочке уха, а я подумала, что Оуэн прав. Пока он будет строить в Мексике дома для бедных и сирот, я буду учиться в лос-анджелесском колледже прикладного и ювелирного искусства, а значит, ни его, ни меня в Пасифик-Гроув все равно не будет.

– А когда я закончу основной курс, то перееду к тебе в Лос-Анджелес, – добавил Оуэн, целуя меня в губы. – Ты и оглянуться не успеешь, как мы снова будем вместе.

Он говорил истинную правду, и я произвела в уме нехитрый подсчет. Действительно, учебу мы должны были закончить почти одновременно: после практики Оуэн собирался прослушать дополнительный курс строительного менеджмента в колледже Лонг-Бич в Калифорнии, а я в это время получила бы степень бакалавра в области ювелирного дизайна.

– И все равно, два года не могут пройти слишком быстро, – возразила я, подставляя шею для новых поцелуев. Во мне снова проснулось возбуждение, и я почувствовала, как из глубины моего естества поднимается новая горячая волна.

Оуэн приподнял голову и посмотрел на меня. В его взгляде я увидела обожание и желание. Ничего другого мне тогда и не было нужно.

– Ты мне что-то хотел сказать? – спросила я.

– Да… – Он облизал губы, словно они у него вдруг пересохли от волнения. – Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

От этих слов мое сердце забилось вдвое быстрее.

– Правда? – спросила я, сжимая его лицо в ладонях.

– Правда. – Он ухмыльнулся. – Потому что мы с тобой принадлежим друг другу, и я тебя люблю.

И я тоже любила его – мальчишку, с которым я росла, молодого мужчину, которого я обожала. Слова Оуэна согрели мое сердце, и даже восемнадцать часов спустя, лежа на его кровати с учебником в руке, я все еще ощущала их щекочущее тепло. Должно быть, поэтому сосредоточиться на химии мне никак не удавалось, несмотря на все мои усилия. Куда больше меня занимала химия совершенно иного рода – та, что происходила между Оуэном и мной и не имела никакого отношения к радикалам, валентности и периодической системе элементов.

В доме было совершенно тихо. Даже Голден – чесапик-ретривер Оуэна – мирно дремал у меня в ногах. Сам Оуэн подрабатывал по воскресеньям на дровяном складе, а мистер и миссис Торрес должны были вернуться только поздним вечером, поэтому я с удовольствием осталась в его комнате – не столько потому, что мне очень нравился исходящий от подушек и простынь запах Оуэна, сколько потому, что мой собственный отец был сегодня дома. Судя по времени, которое показывали часы на стене, как раз сейчас он приканчивал вторую упаковку пива, тупо глядя в телевизор, по которому передавали бейсбольный матч. Бабушка, как это теперь все чаще случалось по воскресеньям, дежурила в регистратуре в приемном покое местной больницы, и я догадывалась, что она нарочно выходит работать в выходные дни. Эти смены оплачивались куда лучше, а деньги были нам очень нужны: как раз недавно отец в очередной раз вылетел с работы, а мама, работая на полставки медсестрой в стоматологии, зарабатывала слишком мало, чтобы кормить и одевать меня. Конечно, я могла бы сама пойти работать, как поступали многие мои одноклассники, но мама этого не захотела. Она считала, что я должна все свободное время посвящать учебе: только получив хорошие оценки в аттестате, я могла рассчитывать на достойную стипендию. То, что я буду учиться довольно далеко от Пасифик-Гроув, конечно, увеличивало расходы на обучение, но против моего выбора мама не возражала – она давно поняла, что дома я стараюсь бывать как можно меньше. Я же, со своей стороны, считала, что, пока я буду жить в Лос-Анджелесе, маме будет хотя бы немного полегче: ей, в частности, не придется постоянно скрывать от меня собственные мысли. Да, она старалась закрываться от меня, не пускать меня к себе в голову, но это у нее не всегда получалось, и я хорошо знала, как ей горько и как стыдно передо мной за то, что она позволяет отцу так с собой обращаться. А он в последнее время разошелся пуще прежнего – каждый день, трезвый или пьяный, отец обрушивал на мамину голову бесконечные потоки обвинений, придирок, упреков и унизительных комментариев.