Я поставила свою тарелку на край стола, а Оуэн тем временем достал из бара бутылку пино-нуар. Пока он разыскивал штопор, я прошла в гостиную и остановилась, разглядывая книжные полки, на которых стояли фотографии в рамочках. Здесь было и школьное фото Оуэна, когда ему было, наверное, лет десять. На снимке он был в своей любимой футболке в красную и белую полоску, которую я отлично помнила. Когда-то точно такое же фото было и у меня, и я много лет носила его в бумажнике. Это была первая фотография Оуэна, которую он подарил мне сразу после нашего переезда в Пасифик-Гроув. Рядом стояли фотографии его родителей – дочерна загорелые, одетые в цветастые гавайские рубашки и шорты, они позировали на фоне бирюзово-синего океана, который тянулся до самого горизонта. Я сняла с полки одну из них и стала рассматривать.

– Как твои родители? – спросила я, пытаясь заполнить затянувшуюся паузу светской беседой.

– Отлично. – Позади меня раздался негромкий хлопок извлекаемой из бутылки пробки. – Как раз сегодня утром я им звонил. Мама сказала – в будущем месяце они ненадолго прилетят в гости, уж очень им хочется посмотреть, что я сделал с нашей старой развалиной.

– Разве они не видели дом после ремонта? – Я вернула фотографию на полку, постаравшись поставить ее на прежнее место, которое можно было легко определить по отсутствию пыли, и заглянула в небольшую плетеную корзиночку, которая оказалась до краев наполнена старыми рыболовными приманками и блеснами. Многие из них показались мне знакомыми. На эти или на точно такие же приманки Оуэн с отцом ловили с пирса, который окаймлял залив Монтерей, пучеглазок и красных морских окуней.

Я долго рассматривала пыльные, потускневшие кусочки металла и вспоминала те давно прошедшие дни. Вот Оуэн ждет меня, пока я разыскиваю кусочки «морского стекла» на пляже у Кэннери Роу, а вот я стою рядом с ним на причале, пока он забрасывает в воду свои спиннинги. С небес нам светит солнце, дует теплый ласковый ветер, и кажется, что эта погожая летняя суббота будет длиться вечно.

Увы, вечными оказались только воспоминания. И по сей день они были так же свежи в моей памяти, словно все это было только вчера, а не два десятка лет назад.

– Я закончил ремонт только в прошлом месяце, – ответил Оуэн на мой вопрос. – Правда, я послал родителям несколько снимков, но это, сама понимаешь, не совсем то.

– Ты хочешь сказать, что ремонтировал свой дом одновременно с бабушкиным?

– Ну это было не трудно. Я же был не один, а с бригадой. Мои парни работали то там, то здесь… – Оуэн пересек гостиную, и меня окатило волной исходящего от него аромата нагретого дерева, специй и красного вина. Когда он протянул мне наполненный бокал, наши пальцы на мгновение соприкоснулись, и по моим рукам побежали мурашки.

Тут мое внимание привлек еще один снимок. На нем был изображен совсем юный мальчуган, которого я абсолютно не помнила.

– А это кто? – спросила я, показывая на фото.

Оуэн посмотрел на фотографию так, что на мгновение мне даже показалось – он абсолютно забыл, что она тоже стоит на полке. Не с досадой, нет, а… с сожалением. Даже с какой-то печалью. Его улыбка сразу погасла. Оуэн потер ладонью затылок и отвернулся.

– Кто это, Оуэн?.. – не отступала я, хотя прекрасно понимала, что в данном случае лучше не настаивать. Этого требовала от меня элементарная вежливость, но сейчас мне почему-то было не до приличий.

– Его звали Энрике.

«Звали?»

Мальчишка с черными волосами и кожей цвета крепкого кофе улыбался мне с фотографии. Во рту у него не хватало как минимум четырех зубов, но его это совершенно не портило. В уголках чуть прищуренных на ярком солнце глаз виднелись легкие складки. Мальчишка прижимал к животу яркий баскетбольный мяч, который казался огромным по сравнению с его узкими коричневыми ладошками.

– Я познакомился с ним, когда работал в Тихуане. – Оуэн немного помолчал. – Энрике был сиротой и жил в приюте, в котором мы работали.

– Что с ним случилось?

– Утонул.

Мои руки задрожали так сильно, что я вынуждена была поставить свой бокал на полку.

– Как это произошло?

Оуэн некоторое время переводил взгляд с меня на фотографию и обратно и наконец уставился на бокал, который держал в руке. Свободную руку он сжал в кулак и прижал к губам, как делал всегда, когда бывал чем-то расстроен или не знал, как выразить свои чувства.

– Это случилось из-за меня, – проговорил он наконец. – Я недоглядел.

Я невольно ахнула. У меня в голове не укладывалось, как Оуэн может быть виноват в чьей-то смерти.

– Я давно ни с кем о нем не разговаривал, – добавил Оуэн после довольно продолжительной паузы, но я не сомневалась, что он каждый день думал о мальчике.

Отступив к кофейному столику, Оуэн тяжело опустился на край столешницы.

– Бригада, где я проходил практику, строила для детского приюта новый корпус, – проговорил он. – Днем мы работали, но по праздникам, по выходным и даже иногда по вечерам многие из нас общались с детьми. Мы играли с ними в парке в баскетбол, организовали для них что-то вроде мастерской и так далее… Ну и, конечно, мы часто ходили с ними на пляж. – Оуэн прервался, чтобы сделать из своего бокала большой глоток. Выглядел он как человек, который пытается набраться решимости перед серьезным испытанием.

Я не выдержала и, сделав крохотный шажок, села на столик рядом с ним – рядом, но не вплотную, а на расстоянии нескольких дюймов. Мне хотелось дать Оуэну побольше пространства, в котором, как мне казалось, он сейчас остро нуждался. Оуэн между тем принял свою обычную позу – оперся локтями на согнутые ноги, свесив кисти между коленями, и, слегка повернув голову, взглянул на меня. В его глазах было столько боли и столько ненависти к самому себе, что я чуть не вскрикнула. На мгновение мне даже показалось, будто я смотрю на себя в зеркало – точно такое же выражение я не раз видела на своем собственном лице, и это не могло не вызвать во мне приступа острого сочувствия и жалости к нам обоим.

– Я не знаю точно, что пришлось пережить Энрике, но его биологический отец очень плохо с ним обращался, поэтому прошло очень много времени, прежде чем он начал мне доверять…

– А ты, в свою очередь, привязался к нему, верно?

Оуэн кивнул.

– Я полюбил Энрике, как родного сына. И даже хотел усыновить его официально.

И снова мне захотелось утешить Оуэна, но я ограничилась тем, что положила руку на его колено. Некоторое время мы оба молчали, глядя в огонь камина. Оранжевое пламя плясало по аккуратно уложенным поленьям, и я почувствовала, как мои джинсы ниже колен начинают нагреваться.

Его бедро, на которое я положила ладонь, чуть дрогнуло; мышцы под кожей на мгновение напряглись и снова расслабились.

– В нашей бригаде был один новенький, Декстер. Уж не знаю, чем я ему так не понравился, но он все время пытался что-то мне доказать, показать, что он лучше, сильнее, ловчее меня… Наглый сукин сын!