– Ладно, Голден составит тебе компанию. – Оуэн улыбнулся. – Он тебя обожает.

Когда после успешно сданного экзамена (повезло с билетом!) я вернулась домой, в палисаднике я увидела только бабушкину машину. Отцовского «Форда» нигде не было – скорее всего, он еще не вернулся с собеседования, однако я все же решила поймать Оуэна на слове и отправилась к нему, чтобы позаниматься в его комнате. Его родители работали, поэтому я открыла дверь своим ключом, который Оуэн сделал специально для меня. В прихожей меня встретил Голден. Я ненадолго выпустила его в сад, потом снова впустила и села заниматься.

В продолжение почти целого часа я честно пыталась сосредоточиться на английской литературе, но мои мысли то и дело обращались от учебника к Оуэну. Он был мне очень нужен, нужен прямо сейчас. Я хотела поцеловать его, прижаться к его широкой груди и сказать ему, как сильно я его люблю. А еще я хотела, чтобы он взял у меня из рук учебник, посадил в машину и повез прогуляться куда-нибудь на побережье – например, в Бухту влюбленных, которая была нашим любимым местом. Там он остановил бы машину, и пока я любовалась океаном, его руки и губы делали бы со мной разные приятные вещи, без которых я не могла жить и которые заставляли меня любить его еще крепче. А еще мне хотелось еще раз поговорить с ним о нашем общем будущем – о том, как мы будем жить вместе где-нибудь очень, очень далеко от Пасифик-Гроув…

В комнате было очень тихо, а кресло, в котором я сидела, было таким удобным и мягким, что вскоре я начала клевать носом. Голден, который дремал на полу, привалившись к моим ногам, был теплым, как живая печка, и это тоже создавало атмосферу уюта, в которую я с удовольствием погрузилась с головой. Я почти забыла, что нахожусь в чужом доме, забыла даже о том, что случилось вчера…

Какое-то время спустя я все же спохватилась и в очередной раз постаралась сосредоточиться на учебных материалах. Не прошло, однако, и десяти минут, как мое сердце стиснуло необъяснимым страхом. На мгновение перед моим мысленным взором предстало лицо матери, и я невольно ахнула в голос – таким страданием и мукой были искажены ее черты. Словно холодная призрачная рука коснулась сзади моей шеи, а на голове зашевелились волосы. Потом я ощутила на коже щеки легчайший, отлетающий поцелуй, и все исчезло. Не осталось ни холода, ни страха – только какая-то странная пустота, природу которой я никак не могла себе уяснить.

– Мама?.. – спросила я вслух. В тишине комнаты собственный голос показался мне таким слабым и чужим, что я с трудом его узнала. – Мама!.. – повторила я. В следующее мгновение мне буквально до слез захотелось увидеть мать. Это желание было таким жгучим, таким всеобъемлющим, что я без колебаний отшвырнула книги и, едва не споткнувшись о Голдена, бросилась вон из комнаты. Чтобы перебежать от дома Оуэна к своему и взлететь на крыльцо, мне потребовалось меньше минуты.

– Мама! – громко крикнула я, с такой силой распахивая дверь, что она ударилась о стену. – Мама?!..

В коридоре я увидела бабушку. Она стояла у подножия лестницы. Ее лицо было совершенно белым, как у человека, который только что перенес сильнейшее потрясение.

– Где мама?

Бабушкины губы дрогнули, ладонь прикоснулась к лицу.

– Молли… – Мое имя прозвучало как рыдание, рвущееся из самой глубины ее души.

– МАМА!!!

Оттолкнув бабушку, я в мгновение ока взлетела по лестнице и остановилась как вкопанная перед дверью родительской спальни. Она была распахнута настежь, в дверном проеме виднелся край двуспальной кровати. Отец сидел прямо на покрывале, а у него на коленях, безвольно обвиснув, покоилось тело мамы. Глаза ее были широко раскрыты, но в них уже не было жизни. На вытянутой шее отчетливо проступали черно-багровые пятна.

За спиной отца валялся на кровати чемодан, наполовину наполненный мамиными вещами. Ящики комода были открыты и перекошены, словно мама куда-то собиралась в спешке, и из них высыпались на пол предметы одежды и белье.

– Что ты ей сделал? – Мой голос прозвучал тонко и жалобно.

Отец вскинул голову.

– Молли?..

Я шагнула через порог.

– Что ты сделал с мамой?!

Его рот несколько раз открылся и закрылся. Наконец он выдавил:

– Это был… несчастный случай. Я не хотел. Честное словно – не хотел! Так получилось, Молли…

От ужаса и горя у меня задрожали колени. Ахнув, я прижала руки к груди – как раз над тем местом, где еще недавно было мое сердце. Теперь там не было ничего. Мой отец вырвал сердце у меня из груди и раздавил его.

– Ты ее убил.

– Я не хотел, – повторил он. – Но у нее было… прозрение. Она увидела мое будущее и рассказала мне о нем. Я велел ей заткнуться, но она все говорила и говорила и никак не могла остановиться… – Отец на мгновение опустил взгляд, чтобы посмотреть на женщину, которую он якобы любил. – Я не хотел ее убивать, я только хотел, чтобы она замолчала.

С этими словами он погладил маму по щеке, но меня только ужаснула эта уродливая пародия на ласку.

– Не смей к ней прикасаться! – взвизгнула я.

Отец вскинул на меня взгляд и прищурился.

– Это ты виновата, Молли! – проговорил он уже совсем другим тоном. – Это ты убила свою мать, а не я. Вы обе меня вынудили это сделать!

С этими словами он резко встал. Мамино тело соскользнуло с его колен на пол, и отец, перешагнув через него, обличающим жестом вытянул в мою сторону палец.

– Да, это ты, Молли – ты и твои фокусы! Ты заставила меня сделать это с помощью внушения. Это ты убила свою мать!

От этих слов у меня вспотели ладони, а в груди, – там, где раньше было сердце, – заворочались тяжелые ледяные глыбы.

– Это не я! Меня здесь вообще не было!

Отец шагнул ко мне. Теперь его палец уже не указывал на меня, а угрожающе покачивался из стороны в сторону.

– Это ты виновата, Молли. Не отпирайся. Ты одна!..

Я даже не успела опомниться, а он оказался уже совсем рядом, занося над головой сжатый кулак.

Ахнув, я шарахнулась от него. Вдоль моей спины растекалась раскаленная лава, а изо рта – я почти видела это – вылетали голубые электрические искры.

– УБИРАЙСЯ ОТСЮДА! ПОШЕЛ ВОН! ОСТАВЬ НАС В ПОКОЕ, ТЫ, НИЧТОЖЕСТВО!.. УХОДИ И НЕ СМЕЙ БОЛЬШЕ НИКОГДА ВОЗВРАЩАТЬСЯ!..

Он послушался. Опустив руки по швам, отец повернулся и прошел мимо меня неровной походкой подвешенной на ниточках марионетки. Я видела, как он спустился по лестнице, как пересек коридор и вышел через парадную дверь, которую я оставила открытой. Еще несколько секунд, и вот он уже шагает по дорожке, шагает прочь…

На этот раз он не вернулся.

Вторник.

Поздний вечер.

Оуэн сидел сгорбившись, опираясь локтями о колени. Одна его ладонь закрывала нижнюю половину лица, другая свесилась вниз. Глаза Оуэна были широко открыты, и в них читались потрясение, недоверие, страх. Примерно в середине моей исповеди мы пересели на диван, и он налил себе и мне по полбокала виски, но и его, и моя порции остались нетронутыми.