И вот — август. Мы втроем, семьей выгружаемся из поезда на станции Падун — Падунские пороги — Братское море — Братск. Новая жизнь!

Вот это — штурм. Вот это — воля, характер. И все внешне легко, деликатно, ненавязчиво, но целеустремленно. И дальше — пятнадцать лет нашей работы в Сибири.

Если бы не уехали из столиц, сбылись бы сроки, отмеренные ему врачами. Тем более, как выяснилось чуть позже, во время предотъездного форсажа у Игоря был микроинфаркт, который он на душевном подъеме как бы и не заметил, хотя сердце побаливало у него и в Салехарде, и в Якутске. И если сначала в Братске пройтись полкилометра в тайгу было для него тяжко, то через год-два прогулки на 15–20 километров, лыжи по таежным трассам показали, что силы вернулись. И мы не задумывались: сколько отпущено — все наше.

Тайга вокруг Братска какая-то особенная. Это сосновые боры, где высоченные золотистые стволы, как колоннады в храме, и звучит все это как гигантский орган. По весне зацветает подлесок из багульника, как его тут называют, а ботанически, кажется, рододендрон амурский. Нежно-сиреневый туман лепестков на кустах в рост человека плотно заполняет всю тайгу — красота сказочная. По осени эти же кусты с блестящими как бы кожистыми листьями подсвечивают подлесок золотой, красной, оранжевой пестротой, листья блестят, отражая проникающие сквозь кроны сосен лучи солнца. А цветы тайги — это то, что с тщанием выращивают садоводы под Москвой, Питером: дельфиниумы, водосборы-аквилегии, несколько типов орхидей, лилий-саранок — алые, сиреневые, желтые, компануллы-колокольчики в рост человека, первые весенние прямо из-под снега мохнатые цветы сон-травы. А жарки! На опушках эти купавки ярко-огнистого цвета светятся в темноте. Стебли — по колено человеку, цветы бывают не меньше пиона, с кулак…

И много чего есть в тайге поражающего. Ангарские сосны — это особая сказка: их мощные стволы сходятся наверху на конус. А крона разбрасывается необычно затейливыми изгибами веток. Ни разу не побывав в Японии, с ее особо выразительной живописью, причудливыми цветами и ветками сосны, мы увидели эти ветки в тайге. Как-то у лесников нам попался огромный многометровый цилиндр спиленного ствола ангарской сосны. Диаметр — чуть ли не метр, древесина — без изъянов. Пересчитали кольца. Сосна была ровесницей царя Алексея Михайловича, около 320 лет. И такую красоту спилили! — черствые, бездушные люди. Посоветовала — нарезать спилы и отделать стены вестибюля гостиницы — для «ахов» туристам, местным — для памяти. А грибы!

Осень в ангарской тайге — это целая поэма в цвете, запахах, звуках, вкусе ягод, промельках птиц. Таежные грибы — это непередаваемый азарт, когда их не собирают, а выбирают. Дома открываешь багажник машины, а там до краев подосиновики, челыши — для многолитровых заготовок на зиму. Маслята на обширной старой зарастающей порубке выбираем только маленькие. Час — и два ведра полны… Присели на поваленную сосну, пара бутербродов — кстати. Молча жуем, дышим осенней тайгой. Метрах в пятнадцати из молодых сосенок вышла собака — крупная, серая с подпалинами, высокая в холке. Стоит, настороженно смотрит. «Эй, на!» — протягиваем ей кусок бутерброда. Не подходит. Что она тут делает так далеко от жилья? Кидаем ей кусок. Настороженно отпрянула в гущу веток и внезапно исчезла… Это мы потом сообразили — волк! Ладно, хоть не медведь. Тут это случается, и нередко.

Бескин И.А. и Алексеева Т.И. Братск. 1970 г.

И в непроходимые чащобы забирались, и в прозрачные беломошные ягельные боры. Да что там рассказывать! В Сибири, особенно в Приангарье и Прибайкалье, изумляясь синим далям, душа человека распрямляется, человек вдыхает здоровье вместе с запахами тайги — сосен, мокрых лиственниц после грозы, умываясь леденящими кожу прозрачными струями Ангары, Байкала.

А сама Братская ГЭС — застывший колосс, под стать египетским пирамидам. Серая нечеловеческая громада, раздвинувшая плечами скалы Падунского сужения. Тишина, практически безлюдье. Изредка по бровке плотины почти невидимый в вышине прострекочет длинный товарный состав. Внизу, у машинного зала, клокочут хрустальные водные бугры, вырываясь из-под агрегатов. Через плотину воду сбрасывают редко. Увидеть этот чудовищный поток — большая удача.

Зима в тайге, на Братском море — нужны особые краски. Это или сверкающий, слепящий искрами снежный наст, или острые зубы прозрачных торосов, смотря в какую погоду мороз схватил воду. Около лунок рыбаков валяются хрустальные шары льдинок, выскакивающих из под сверл, бурящих толстенный лед. По весне на берегу обтаивают метровой толщины льдины площадью в 50–60 квадратных метров — прозрачные, зеленые, как стекло, по всей толще. Льдины, плавающие около берега, рассыпаются звонкими длинными вертикальными кинжалами, которые с тонким звоном рушатся в воду. Шторм выбрасывает на берег высокие многометровые валы льда, и все это сверкает на солнце, звенит капелью таяния рушащегося льда.

А куржак зимой в тайге! Вот уж действительно сказка! Ложится на деревья, кусты, травы, камни, скалы. Особенно вдоль незамерзающей полыньи после ГЭС. Именно куржак, как говорят местные. Многослойный игольчатый иней ложится на все. Плотное, изощренных узоров ослепительно-белое кружево покрывает любую травинку, иголку, ветку. На закате, на восходе кружево становится розовым или голубеет днем, отражая небо. Концы сосновых лап превращаются в огромные снежные розы. Облепленные куржаком деревья на фоне ярко-синего неба завораживают, в голубизне искрятся микроскопические льдинки, и лыжня сама поворачивает поближе к ним, к этой красоте. Дух захватывает от этого великолепия. И жизнь прекрасна, и будущее такое яркое и нескончаемое, и задумываться о нем нет оснований! Сколько отпущено — 5,10,20 лет — все наше!

Ехали в Братск, предполагая работать в филиале Проблемной лаборатории геофака МГУ. Предстояло разобраться с перспективами развития разраставшегося территориально-производственного комплекса, возникшего вокруг строительства гидроэлектростанции — Братской ГЭС. Энергия нужна была, как стало ясно много позже, более всего для Ангарска. Мощностей Иркутской ГЭС, из-за которой в свое время подтопили даже Байкал, вторгнувшись в его уникальную экосистему, не хватало. Ангарск требовал в 50-е годы энергии неспроста — нужна была тяжелая вода, разворачивалась «холодная» война. Экономику диктовали военные. Строительство Братской ГЭС форсировали настолько стремительно, что не успевали подготовить ложе водохранилища, убрать могучие леса. Лесопромышленный комплекс — ЛПК по их переработке еще только начинали строить. О том, что под воду ушли ценнейшие, освоенные столетиями пастбища, сельхозугодья, даже и не думали. Гидростанция невиданной по тем временам мощности уже была готова к пуску, но пользователей ее рядом не было, кроме ЛЭП-500, идущей к югу. Алюминиевый завод — БРАЗ возводили спешно. Энергию нужно было куда-то девать. «Не уху же в Братском море варить, но лаврового листа не хватит», — с иронией шутили строители. БРАЗу — алюминиевому заводу нужно было сырье — глинозем. Производство сибирского глинозема в Красноярском крае только еще разворачивалось. Пришлось привозить глинозем из Венгрии, из Австралии. Освоение ТПК — территориально-производственного комплекса шло как бы наизнанку. Стройбаза Братскгэсстроя не могла простаивать. Впереди маячили новые ГЭС Ангарского каскада со всеми их схожими проблемами. Инфраструктура транспортная, социальная и т. п. создавалась «после», а не в опережение принимаемых решений, за исключением разве что железнодорожного ответвления Тайшет — Лена (порт Осетрово, город Усть-Кут), которое строили в основном силами ГУЛАГа.