Калмык тем временем развел огонь в грубом очаге, вскипятилчайник, выложил на стол припасы — козий сыр, вяленое мясо, сухие кукурузныелепешки.

Теперь Лера почувствовала, как вымоталась за этот день,особенно устали и болели ноги и ягодицы от непривычной верховой езды. Есть нехотелось. Хотелось пить и плескаться в теплой воде до одурения. А потом уснутьв мягкой постели, и чтобы никто не будил целые сутки.

Калмык налил большую кружку чая для раненого и добавил тудачего-то желтого и пахучего из пластиковой баночки.

— Горный мед, — пояснил он, — силывосстанавливает.

Она прихватила еще лепешки и сыр. Николай полулежал наподушке, глаза его были закрыты.

Услышав ее шаги, он шевельнулся и невольно поморщился.

— Болит? — не сдержалась она, хотя вовсе не хотелаего спрашивать.

— Терпимо, — он нахмурился, принимая из ее рукгорячую кружку с чаем. — Долгое у тебя вышло путешествие, — продолжилНиколай, когда чай был выпит и лепешки съедены.

— Ничего, мне торопиться некуда, — ответила она.

— За мной долг, — сказал он и притронулся к ееруке, — за то, что жизнь спасла там, на шоссе. Я добро не забываю.

— Ну и ладно, — она встала, — еще не вечер,после сосчитаемся.

Немного перекусив, она залезла в спальный мешок и тут жезаснула.

И снова, несмотря на тяжелую усталость, ей снился все тот жесон — бесконечная дорога, уползающая под колеса машины, и скелеты на ееобочинах…

Проснулась она от запаха кофе, который варил Калмык.

Жизнь продолжалась.

Николай тоже был на ногах.

Отдых пошел ему на пользу, он выглядел гораздо лучше ипоторапливал своих спутников:

— Сегодня приходит караван, мы должны успеть к местувстречи, Джамаль ждать не будет.

Лера доставала из сумок припасы и вдруг увидела каравай.Настоящий хлеб, только немного зачерствелый. Она ткнулась носом в корочку.Пахнет как вкусно, хоть и несвежий, ужас, как надоели пресные лепешки!

— Не трогай! — вдруг откуда-то сбоку прозвучалгрозный окрик Николая. — Положи на место!

Он почти вырвал у нее из рук сумку и положил поближе к себе.Она рассердилась было, но тотчас поняла, что не стал бы он так просто кричатьна нее и что здесь, в горах, свои законы, и надо молчать и слушаться. Слушатьсяи молчать, тогда выживешь.

Они наскоро перекусили, оседлали лошадей и тронулись в путь.

Отдохнувшие лошадки бодро бежали вперед. Тропа все кручезабирала вверх, вилась между мрачными скалами. Вдруг Николай прислушался,поднял руку и, сделав знак не разговаривать, направил свою лошадь в скалы.Встревоженные спутники последовали за ним. Через несколько минут, когдавсадники сгрудились в укрытии за скальным выступом, невдалеке послышался цокоткопыт. Лера приподнялась над каменной кромкой, выглянула. По той тропинке,которую они только что покинули, только в обратную сторону, в направленииграницы, двигался отряд всадников — пятнадцать или двадцать человек в косматыхмеховых шапках, увешанные оружием, с хмурыми, угрожающими лицами. Это не былармейский отряд или подразделение пограничной охраны — у всех всадников быларазная одежда и оружие, у кого — традиционные «калаши», у кого — американскиеавтоматические винтовки и ручные пулеметы, некоторые везли поперек седладлинные громоздкие гранатометы, сбоку к седлам были подвешены связки гранат.

Один из всадников, словно почувствовав на себе взгляд,приподнялся в стременах, завертел головой, оглядывая каменистые отроги.

Николай, не издав ни звука, потянул Леру назад, погрозилкулаком, чтобы не высовывалась. Все замерли, стараясь не издавать ни звука идаже почти не дышать.

Лошадь Николая, почуяв других лошадей, всхрапнула,приподняла морду, собираясь заржать, но хозяин поспешил успокоить ее, потрепалпо шее, почесал за ушами.

Так, в напряженном молчании, прошло несколько минут. Наконеццокот копыт удалился и затих. Лера перевела дыхание, почувствовав, какповлажнели от напряжения ее ладони, и, на всякий случай шепотом, спросилаНиколая:

— Кто это был?

— Матхабы, белуджистанские разбойники. Страшные люди,живут грабежами и убийствами. Если бы они нас заметили — перебили бы всех,пленных они не берут. Идут на ту сторону, через границу, набегом. .. надеюсь,они не тронут селение Анвара.

— Мы не можем предупредить Анвара?

— Конечно, нет, — Николай пожал плечами. —Сотовая связь здесь не действует, да и вообще здесь, в горах, люди живут, как всредние века. Единственное, что изменилось с тех пор, — это оружие.Надеюсь, они не столкнулись с караваном… впрочем, отряд небольшой, Джамальсумел бы от них отбиться.

Выждав на всякий случай еще полчаса, всадники вернулись натропу и продолжили движение.

Прошло еще два часа, и тропинка, сделавшись еще уже,поднялась на узкий каменный козырек, нависший над пологим склоном, усеяннымобломками скал. Остановив лошадь под нависшей над тропой скалой, Николайспешился, приложил руку козырьком к глазам и вгляделся в горизонт.

— Караван должен прийти сюда, — проговорил онпосле недолгого молчания, — немного подождем. Джамаль обычно приходитвовремя, но горы есть горы, здесь неизбежны неожиданности.

Все спешились и, не расседлывая лошадей, пустили ихпопастись.

Лера огляделась по сторонам.

Картина, раскинувшаяся перед ней, была строгой ивеличественной: заснеженные вершины гор вздымались к небу, обрамляя ущелье.Скальные разломы ярко сверкали на солнце гранями, как огромные драгоценныекамни.

Все это так отличалось от привычных ей картин — больших ималеньких городов, грязи и пошлости, которыми человек по привычке окружает своюжизнь. Правда, насилия и злобы здесь тоже хватало, но и они казались как-товозвышеннее и благороднее, чем в человеческих муравейниках.

Даже здешние люди — горные разбойники, контрабандисты, дикиедети гор, казались чище и лучше, чем мелкие городские наркодилеры, уличныебандиты, сутенеры и рэкетиры, с которыми Лере приходилось сталкиваться впрежней жизни.

Но именно отсюда начинался путь самого большого зла,изобретенного человеком для своих ближних, — белой смерти, наркотиков.

И волей судьбы она сама оказалась вовлечена в этот грязныйбизнес, своими руками участвует в том, из-за чего погиб ее брат!

От этой мысли ей стало тошно.

Правда, ее оправдывало то, что до сих пор судьба не давалаей передышки, ее влекло по узкой колее, тащило, как щепку в бурном весеннемпотоке, от одной беды к другой, все время по узкой грани между жизнью исмертью, и она выходила живой из одной передряги только для того, чтобы тут жепопасть в другую, но и это оправдание было недостаточным.