Как бы то ни было, она не могла жить с таким позором, когда ею помыкали и называли воловьей тушей, назначив тащить повозку, в которой веселились вампиры – и ели, и пили, и думали, что никогда не сможет противопоставить им себя.

Могла!

Любой смог бы!

Как оказалось, убийц легко услышать, стоит посмотреть на небо, налево, направо, за спину и в сердце. Сложнее выставить стражей, перекрывая доступ в свое пространство. Каждый страж нещадно хлестал человека всеми болезнями, какие имелись в матричной памяти. Но она давно не обращала внимания на боль, зная, что она такая же призрачная, как города, которые рассеялись, стоило ей пройти по ним. Она привыкла к боли, которую несла их река. Даже лоботомия, которую сделали ближнему, чтобы мыслил в правильном направлении, и еще одна, которую он видел и не осознавал, лишь посмешили ее.

Страшно проклят он, а не она. Немногие люди, даже вампиры, согласились бы пережить такую операцию.

Наверное, Благодетельница отслеживала каждую его здравую мысль о себе, предварительно не прожаренную на огне, направленную против мучителей. И наказывала, как хозяйка всех угодий, которой уже, наверное, не являлась в той мере, в какой была в начале пути.

А ведь она тоже могла бы закрыть себя, причинив земле боль, чтобы он слышал эту боль и жил ею – и пил ее. Но так беду не поправишь. Она поступит хуже – она вынет Бога, который ползет, как тень, и кричит: люби! И каждый раз, как Бог придет за кровью, она поднимет и скажет: вот твой бог!

И тогда увидят, чьи клыки длиннее и острее!

Манька улыбнулась своим мыслям.

Вот она, простая деревенская дурочка, проклятая душой, прошла непреступные горы, стоит на Вершине Мира – и прямо перед ней лежит полмира…

И снова усмехнулась – эти полмира принадлежали поганому вампиру и Благодетельнице… Пока у Благодетельницы защищать Его Величество получалось лучше, чем Дьяволу ее, Маньку. Да, Дьяволу принадлежала Вселенная – но как-то беззлобно…

Хотя…

Поставить полмира на колени и прокричать, что они твои, еще не значит обладать ими в той мере, в какой Дьявол мог сказать, что мир – это он. Огромный мир, безусловно, правильно понимал, что тот, кто пришел и уйдет, не имеет права называть его своим, если мир останется после его ухода. Правильнее сказать: в этом огромном мире получал свое маленький червяк, которому скоро придется залепить собой дыру в бюджете. Он заплачет – но кто услышит? Пока она не могла пересилить вампиров, это было понятно без расчетов, но у жизни не было конца до тех пор, пока она ищет в своей земле богов, чтобы назвать их чужими.

«Храни вас Бог!» – подумала Манька, не испытывая никакой злобы. Но одного взгляда было достаточной, чтобы понять, что терпение у нее закончилось. Его не существовало. Тяжелый был ее взгляд, безмолвный, как камни, на которых она стояла, тверже железа, которое питало и согревало ее. Стальными стали голубые глаза, и не было в них ни смятения, ни капли сомнения, ни ожидания чуда. Что-то общее нашел бы заглянувший в ее глаза с глазами Дьявола, в которых Свет и Тьма были едины. «Безусловное у них преимущество, – подумала она, вглядываясь в просторы бескрайнего государства, но думалось спокойно, как перед битвой. – Но сломалась ли я?» – и крикнула во весь голос:

– Ваши клятвы знаю и признаю их ложными! Клянусь землей, которая слышит!

– Правильно, Манька, – услышала она за спиной, вздрогнув от неожиданности. – И перестань удивлять покойника. Вампир не дышит, ему не слышна ни одна твоя здоровая мысль, а только собственные сочинения, которые поел в день своей смерти. Извини, что снова спровоцировал, но разве мало любви в твоих мыслях? А теперь представь, что все это вампир услышал и принял, как мудрейшие рассуждения его жены, которая и в радости, и в горе ищет ему оправдание… Лучше протяни разум к звезде, почувствуй орбиту и послушай, как страстные наставления обивают твой порог. Вырви из сердца и сунь ее… куда-нибудь… в отхожее место… – благословил Дьявол, махнув рукой.

Манька с удивлением посмотрела на Дьявола, на небо: поганить такую красоту не хотелось.

– Маня, он не об этих звездах, – услыхала она голос Борзеевича. Он стоял в проходе, раздумывая, поморозить себя или задвинуть славное покорение Вершины Мира и не искать глубокую философию там, где ее могло не быть. – Он о звездульке, которая из ума не выходит. Вампиры не думают о тебе, а почему ты о них думаешь ежесекундно? Есть у меня тут одна… рукописи… Вот… Нашел в древнем хранилище, от которого руины остались.

Борзеевич порылся в кармане и вытащил на свет мятые оборванные со всех сторон свитки, испещренный знаками. Посередине первой простенькой схемы, поделенной на четыре части, был нарисован круг, а в нем еще два. Получилось четыре триады, и каждая носила имена бога и демона, а под ними рисунок, отражающий их суть. Манька в таких схемах уже разбиралась, Дьявол частенько рисовал их, чтобы она работала с информационным полем не в слепую. «Дагон – Левиафан – Трезубец» обращались к вампиру, ноги их росли на ее стороне. «Анубис – Бегемот – Рука», собственно, и были вампиром, его состоянием и образом мышления, которое отзывалось на Трезубец. Триада «Некас – Сатана – Ключ» давили на ее сознание, обращаясь к ее сознанию. Ключ был безусловно важной составляющей, здесь она расшифровала послания с той стороны. «Атон – Ваал – Колпак» то, что представляла собой она. Колпак – он есть колпак. Темница, в которой она сидела. Второй рисунок был сложным, детализированным, но суть его сводилась к тому же. Тут были прорисованы и Владыки, и Отбросы, и повозка с пленниками, и поле ужаса, и рыба, которой ее кормили, и секира, и трезубец… Тот, кто составлял эту схему, обозначив его «Проклятым писанием», знал, что кому-то она будет подспорьем расшифровать того или иного демона, древнего вампира или пограничное чудовище, понять, в чьей матричной памяти проросло слово. Условно схему «Печать Владыки» тоже можно было разделить на четыре части. Верхние две части изображали информационное поле вампира, две нижние – проклятого. Схемы, наверное, и к оборотням можно было приложить. Они тоже были меченными, но двумя печатями. Первая, когда оборотень сам убил своего ближнего. Такие оборотни оставались зверями в любом состоянии, даже если принимали обличие человека. Вторая, когда оборотня через убийство ближнего укусил другой оборотень – эти становились зверями в полнолуние.

Интересно, где Борзеевич брал такие раритеты? Иногда до ужаса хотелось порыться в его карманах. С виду карман был абсолютно пуст, но он мог вытащить из него толстенную книгу, о которой она не слыхала. У него и легкое чтиво всегда можно было позаимствовать.

– Здесь написано: «Прокати звезду по небу да подыщи слово, которое замкнет уста твари, открывая врата в царство безликого бога, который ва-алит с ног и кричит: «бегём-а-тон-не-дагон-нишь лави-а-фан-тастическую меня…»

Борзеевич сунул исписанные старые листы в ее руку.

– У меня нету памяти на то, что люди уже не помнят, но ты, если посмотришь, разберешься. Тогда и я вспомню. Безликий Бог светит, но не греет. Если б у него была только боль, он бы сразу отвалился, – Борзеевич ткнул пальцем в чертежик, как в карту. – Но где-то здесь спрятали благодатный огонь, а он – естественная потребность каждого человека. Поэтому человек тащит его на себе вместе с тем, кто им помыкает. Для двух голубков, которые занимались любовью на твоей стороне, время остановилось.