каньон улиц. В номере стояла ужасная жара, но его устилали мягкие ковры, а еще номер был отделен от мира темным коридором за дверью и ярким фасадом снаружи за окном. Мы тратили уйму времени, собираясь в театры. Смотрели картины Джорджии О’Кифф[317]. Какое глубокое эмоциональное переживание – отдаться без оглядки этой волшебной жажде, которая так безошибочно воплощена в красноречивые абстрактные формы.

Годами мы мечтали попасть на Бермуды. И попали. Отель «Элбоу-бич» кишел новобрачными, отбывавшими там медовый месяц, они так упорно пожирали друг друга глазами, что мы цинично оттуда переехали. В очень приятную гостиницу «Сент-Джордж». Бугенвиллеи каскадами ниспадали по древесным стволам, длинные лестницы миновали глубокие таинства, совершавшиеся за окнами туземных жилищ. Кошки спали на балюстраде, кругом подрастали прелестные дети. Мы катались на велосипедах по продуваемым ветрами дамбам и в мечтательном оцепенении наблюдали такие явления, как, например, петухи, роющиеся среди цветов газонницы. Мы пили шерри на веранде, над костлявыми спинами лошадей, привязанных на городской площади. Мы думали, что вдоволь попутешествовали. Может быть, это будет последняя долгая наша поездка. Наверное, думали мы, Бермуды – отличное место, чтобы стать последним после стольких лет странствий.

Аукцион образца 1934 года[318]

Конечно, мы поинтересовались мнением друзей, и все твердили, что это превосходный дом, хотя даже калифорнийский кларет не смог заставить их признаться, что они и сами не прочь пожить в подобном месте. Мы решили остаться здесь, пока простыни не истлеют, а кроватные пружины не выпрут наружу подобно механизму сломанных часов, и тогда нам больше никогда не придется упаковывать вещи – долгожданная свобода от навязчивого быта! Мы сможем снова жить на чемоданах, путешествовать и позабыть об угрожающих счетах со складов для хранения вещей. Итак, мы собрали все наше барахло со всех углов, все пожитки и покупки, накопившиеся за пятнадцать лет, за исключением разве что парочки выцветших пляжных зонтов, которые мы еще пять лет назад забыли в каннской конторе «Американ экспресс». Нам казалось очень правильным окружить себя лишь самыми любимыми вещами, и, думали мы, может быть, новый дом до того нам понравится, что мы уже больше никогда не сорвемся с места, а останемся здесь под сенью глицинии, наблюдая пышный триумф кизила на холмах и распад рододендрона в саду сквозь томительный жар июня, июля и августа.

Затем мы распаковали коробки.

Лот № 1. Огромный прямоугольный ящик, предназначенный для хранения не менее огромных семейных портретов; сейчас здесь хранится зеркало, приобретенное в незапамятные времена для домашней балетной студии. Когда-то оно украшало стенку в борделе. Делайте ставки! Ставок нет? Ну, тащите его в ту каморку на чердаке.

Лот № 2. Ящик той же формы, но поменьше размером содержит пятьдесят наших фотографий, рисунки разнообразных художников, нас же изображающие, картинки домов, в которых мы когда-то жили, а также изображения наших тетушек и дядюшек и домов, где они родились и умерли. На некоторых фотографиях мы играем в гольф, плаваем и позируем с чужими домашними животными или же несемся на взятых напрокат досках для серфинга прямо в брызги молодого лета. Имеется также множество трогательных портретов старых и очень дорогих друзей, чьи имена мы позабыли. Эти лица много значили для нас в то время, а те давние времена много значат для нас сейчас, хоть и трудно себе представить, что для полного счастья в жизни нам потребовалась такая огромная голова Мэй Мюррей[319]. Должно быть, мы попросили у нее фотографию в тот летний день в Париже, когда мы вместе любовались детьми, игравшими в классики на дорожках Ботанического сада. А вот Паскин, сидящий за каменным столом в парке. Он наблюдает за элегантными дамами, фланирующими вокруг отеля «Рон-Пуан», пока их пекинесы отправляют естественные надобности. Паскин уже отмечен печатью трагедии и охвачен настолько мощным предчувствием грядущей гибели[320], что может позволить себе беззаботность, сообщающую его облику некое мрачное очарование. И снимок Перл Уайт[321], полученный от нее весной, когда она охапками скупала парижские ночи. Будут предложения от участников торгов? Нет? Каморка на чердаке, Эсси.

Лот № 3. Порнографическая статуэтка, с огромным трудом приобретенная двенадцать лет назад во Флоренции. «Une statue sale», – нет, не «грязь этакая», а имеется в виду, что мы эту вещь продаем[322]. Имеются небольшие повреждения – ваши ставки, господа? Ладно, захвати и это с собой, Эсси, когда пойдешь наверх. Просто позор, учитывая, сколько сладострастных жестикуляций пришлось совершить, чтобы заполучить этот шедевр.

Лот № 4. Два бронзовых бюста – Шекспира и Галилея, с их помощью родственники надеялись принудить нас к оседлой жизни. С некоторой натяжкой годятся для оформления камина, но как подставки для дров малоэффективны. Ваши ставки? Ну и ладно. Эсси!

Лот № 5. Бочонок. Содержимое обошлось нам во время бума в добрую тысячу долларов. Щербатый керамический чайный сервиз, уже ради него одного стоило съездить в Венецию – было бы глупо не купить хоть что-то на той базарной толкучке, устроенной в перистой тени платанов. Мы уже и не знали, что бы нам такого выпить; жара сообщала ландшафту призрачную белизну; холмы пахли жасмином и потными спинами работяг, мостивших дорогу.

Перечница и солонка в виде двух стеклянных автомобилей; похищены из кафе в Сен-Поле[323] (Приморские Альпы). Кража прошла незамеченной, потому что за соседним столом сидела Айседора Дункан, это был один из ее последних выходов в свет. Она стала слишком старой и толстой, чтобы волноваться, принимают ли люди ее теории относительно жизни и искусства, и самым аристократическим образом топила мировую скорбь в теплом шампанском. Деревенские собаки тосковали под недозрелой, изнуренной августовской луной, и длинные тени вдоль улочек-лестниц Сен-Поля складывались, как мехи аккордеона. Мы расписались в книге почетных посетителей.

Пятьдесят две пепельницы – все очень простенькие, потому как Хергсхаймер предостерегал нас от лишней претенциозности[324] в обустройстве дома, если не имеется лишних денег. Набор бокалов для коктейлей с изображениями петухов, стершимися с обеих сторон от частого мытья. Карл ван Вехтен[325] привез нам шейкер им под стать, но письмо о его прибытии где-то затерялось, никто не знал, где хранится почта, в доме было так много комнат, двадцать или даже двадцать одна. Две забавные вазочки, выигранные в парке аттракционов. По пути домой мы прихватили гадалку, та перебрала спиртного и повторяла строфу из Вейчела Линдсея[326] с целью изгнания злого духа из нашего особняка. Фарфор, фарфор, фарфор, сервиз из четырех, из пяти, из девяти, сервиз