— Да. Если тебя интересует, была ли у него пизда подмышкой, могу сказать, что не было.

— Пизда подмышкой? — переспросил Горский.

— Школьная шутка, — пояснил Глеб. — А ты разве ее знала?

— Все все знали, — ответила Марина. — Даже как Светка сказала "зубов бояться — в рот не ходить", хотя в восьмом классе сама объясняла девочкам, что такое минет. Все все знали, кроме того, что Леша не был стукачом, а заложил всех Абрамов.

Удивительныые вещи творит время, подумал Глеб. Искажает перспективу до неузнаваемости. Маринка же прекрасно знает, что Абрамов никого не закладывал. Он всего-навсего дал глупый совет.

— Когда Емеля умер, мне стало противно. Нет. Мне стало тоскливо. Куда тоскливее, чем когда умер Леша. Тогда мне было страшно, я чувствовала себя покинутой, не знала, оставлять ли ребенка, потом ненавидела Абрамова — а сейчас только тоска. Это было так неприятно, что я делала одну глупость за другой, просто чтобы развлечься. От лица het рассказала историю, как мы первый раз спали с Лешей, и тут же пришла в комнату и трахнула тебя. Это было на редкость противно, ты уж прости. В девятом классе я была в тебя немножко влюблена — но сейчас это было чудовищно мерзко.

Глеб попытался вспомнить, как оно было — но буквы, бегущие по экрану, не могли вызвать в памяти напряженные Нюрины соски и ее долго сдерживаемый стон. Сейчас он говорил с Мариной Царевой, своей одноклассницей. Он не видел ее много лет, и даже лица не помнил.

— И поэтому ты убила Снежану? — спросил Горский. — Чтобы сделать что-нибудь еще более мерзкое?

— Нет, — ответила Марина. — Потому, что Снежана все время знала, что я — одноклассница Глеба. То есть реально это знали почти все, потому что Емеля сказал, что я — его одноклассница, а ты сам говорил, что ты — одноклассник Емели. Но только Снежана обратила на это внимание. Она же была одержима идеей, что все со всем связано, и ее прикалывало, что ее любовница и ее любовник вместе учились. Она бы порадовалась, если б узнала, что я тебя трахнула.

— А ты была ее любовницей? — спросил Глеб.

— Всего один раз, — ответила Марина. — Все напились где-то в городе, и мы вместе поймали такси. Она стала ко мне приставать, показывать, что у нее нет трусов, рассказывать про свою мачеху-лесбиянку и говорить, что никогда не спала с женщиной. В Хрустальном никого не было, и мы трахнулись прямо в прихожей. На рабочем месте, как она выразилась. А больше ничего не было, если не считать, что накануне своей смерти она приехала ко мне домой — про тебя посплетничать. Я тогда окончательно решилась.

— Что было бы страшного, если бы Глеб узнал, что ты — это ты? — спросил Горский.

— Абрамов в последний наш разговор передал мне от него привет, — сказала Марина. — Я знала, что они на связи. А если бы Абрамов сообразил, что у меня роман с Владом, он бы просек. И мог бы сорвать все дело в последний момент.

— Да, он мне говорил, — подтвердил Глеб, — что если б знал, кто его кинул, то, может, смог бы все спасти.

— Теперь уже не сможет, — сказала Марина. — Влад перевел сто тысяч на Алешин счет. Правда, я бы предпочла, чтобы он остался со мной, а не возвращался к жене.

— А он вернулся?

— Да. Сказал, что говорил с батюшкой, и тот ему объяснил, какой грех прелюбодеяние, и теперь Влад видит во мне воплощение Вавилонской блудницы, которая ввела его в соблазн воровства и убийства. И потому больше не желает меня видеть.

— I'm sorry, — почему-то по-английски написал Горский.

— Fuck you, — ответила Марина, — any questions?

— Ты собираешься жить на эти деньги в Америке?

— Нет, конечно, — ответила Марина. — Это Алеше на колледж. Себе я заранее работу подыскала.

Глеб смотрел в монитор, словно не видя букв. Охота окончена. Цифры текли по медным проводам и оптоволокну, превращались в буквы и слова. И все это было Мариной Царевой, самой красивой девочкой их класса.

— А что твоя мама? — спросил Горский.

— Она умерла в 88-ом, — ответила Марина. — У меня в России никого нет.

— Почему ты назвалась Чаком на листе?

— А кем мне было назваться? Мне же надо было знать, что там творится: а называться собой я не хотела. Для вас всех Марина Царева умерла давно — это Chuck is not dead.

— Почему ты написала этот иероглиф на стене, когда убила Снежану? — спросил Глеб.

— Она спросила нас с SupeR, что это значит. Я понятия не имела, но попросила ее выйти на лестницу через полчаса, взяла в ванной резиновые перчатки и нож на кухне. Потом вышла за ней, велела стать ко мне спиной и не шевелиться. Эта дура решила, что будет какая-то очередная сексуальная игра. Тогда я закрыла ей рот рукой и перерезала горло. Я не ожидала, что будет так страшно: полилась кровь, Снежана повалилась вниз лицом и чудом не залила меня. По счастью, я успела отскочить, и испачкала только руку. Начала вытирать о стену и вспомнила что-то из Шерлока Холмса, где убийца полицию с толку сбивает, что-то написав на стене. Тогда я попыталась нарисовать иероглиф, который видела полчаса назад. Кажется, похоже вышло.

Если бы даже и непохоже, подумал Глеб, все равно его заметил один я. Терпение истощилось, меч вынут из ножен. Ненависть, жившая в глубине Марининого существа, вышла наружу и стала мертвой плотью Снежаны.

— Мне стало плохо, — рассказывала Марина, — когда я увидела, как стекает по ступенькам кровь, меня затошнило. Я больше всего боялась, что если меня вырвет, то убийцу вычислят по генетическому анализу. Я бросила нож и, сдерживаясь изо всех сил, побежала назад. В прихожей, по счастью, никого не было. В комнате громыхала музыка, в офисе, кажется, кто-то трахался, так что я добралась до ванной без помех. Я начала блевать, потом вымыла перчатки и кинула под ванну. Я все боялась, что кровь попала на одежду, но вроде обошлось. Стоило мне подумать про мертвую Снежану, как я начинала блевать снова. Там ты меня и нашел.

Я там нашел не тебя, подумал Глеб, я нашел Нюру Степановну, пьяную серую мышку, которая нажралась так, что с трудом держалась на ногах. Я не находил там первую красавицу 10 «Г» класса, мать-одиночку, терпеливо пронесшую через всю жизнь бессмысленную ненависть к Вите Абрамову. Я до сих пор не верю, что ты существуешь — странный гибрид трех человек, Марины, Нюры и убийцы, которую я так долго искал.

— Вот и все, — сказала Марина, — расходиться будем, что ли?

— Пока, — написал Горский

— Прощай, — откликнулся Глеб.

— Я ее рассказу не верю, — написал Горский, когда Марина ушла. — Не в смысле действий, а в смысле мотивов.

— Ты имеешь в виду, она просто хотела денег, а вовсе не собиралась мстить Абрамову? — спросил Глеб. Ему было уже неинтересно, но невежливо уходить, не поговорив с Горским.

— Это тоже, но больше всего я не верю, что она боялась, как бы все не сорвалось, если ты ее узнаешь. Ты мог узнать, кто она, сотней других способов. Надо было убивать не Снежану, а тебя.