«Как я тебе сообщал раньше, – писал он в одном из следующих писем, находясь при идеально правильном правописании в конфликте со знаками препинания, из которых он жаловал только точку да отчасти запятую, – меня вновь догнала война. Вследствие контузии в 1945-м году в 1990-м году произошло очередное нарушение мозгового кровообращения или попросту инсульт. Результат – передвигаюсь с костылем, а левая рука временно не работает. Военно-врачебный признак инвалида войны первой группы. Лечение в Кисловодске и др. местах положительных результатов не дает. Ветераны войны (А. П. Маресьев и др.) обещают отправить меня на леченье до конца года в Израиль. Надеюсь и жду. Но пишу по другому поводу.

Задумали мы, Совет ветеранов, администрация г. Братска, руководство Братскгэсстроя, провести в августе 1993 года большое общественное дело, назвав его „Встреча с юностью на Ангаре“. Программа задумана обширная. Позднее, когда будет отпечатано вместе с официальным приглашением, тебе все будет отправлено. В программе встречи имеется в виду большая выставка на тему „Братск в периодической печати в 1960–1980 годы“. В том числе большой зал планируем отдать „Комсомолке“, имея в виду поместить ксерокопии всех статей, информаций и фото из Братска. На встречу обязательно пригласим всех редакторов „Комсомолки“. Напиши, кто и когда – А. Аджубей, Б. Панкин, Ю. Воронов… Остальных не помню и, конечно, собкоров и спецкоров. Напиши кого – твои предложения. Официальное письмо сегодняшнему редактору „Комсомолки“ скоро будет от оргкомитета направлено. Но мы надеемся на твою помощь в этом вопросе.

Надеемся, что откликнутся также „Правда“, „Известия“, „Красная звезда“, „Труд“, а также журналы „Вокруг света“, „Огонек“ и другие. Прошу, воспитай их редакторов до получения ими наших предложений. Они их получат в сентябре – октябре.

В дни встречи планируется провести обстоятельную научно-практическую конференцию „Уроки Братска“… Ждем от тебя реакцию на нашу затею, ответь обязательно, прошу. Если будут советы, пожелания, мы их примем с пониманием. На встречу приглашено и, надеюсь, приедет не менее трех тысяч чел. ветеранов Братска, живущих в СССР, а также пригласим много гостей из-за рубежа настоящего».

«Из-за рубежа настоящего…» В одной этой заключительной фразе – весь Женя. И Советский Союз он не называет бывшим. Письмо написано в конце 1992 года. Можно сказать, по горячим следам развала Советского Союза, которое им как бы не воспринимается всерьез.

«Привет от Маши и ребят, которые тебя помнят, когда мы пили кофе у тебя в „Комсомолке“».

На фотографии, приложенной к письму, вид у Жени непривычный – с бородой. В постскриптуме объяснение: «Рука не работает. Бриться нельзя, из-за этого отросла борода. Не узнаешь. Буду носить, пока президент не введет крутой налог на усы и бороду. Ждем твое фото».

Как ходили такие письма, свидетельствует лежащее передо мной уведомление, полученное из Форин Офиса: дата российской почтовой марки октябрь 1992. Штамп английского МИДа, ибо туда поначалу попало письмо, адресованное послу РФ, – 7 декабря того же года. Несколько дней назад совершился визит Ельцина.

Задним числом испытываю неловкость, воспроизводя повторяющееся «Прошу, ответь», «Прошу, напиши».

Видно, не всегда находилось время написать или даже ответить.

С минутным облегчением натыкаюсь теперь на такие строки:

«Борис Дмитриевич, здравствуй. Большое тебе спасибо за доброе письмо, книгу. Ну и виски к 8 янв. В день рождения будет употреблено с пользой.

Днями напишу подробнее обо всем.

Ждем роман о К. Симонове. Отрывки прочитали в «Юности». Маша уже на полке в моей комнате учредила место для книг Бориса Панкина. Пиши – места хватит.

Если будет прямой рейс до Братска, приезжай. Ждем».

А вот из письма, которое, как и предыдущая открытка, застало меня еще в Лондоне. Видимо, не будучи уверен, получил ли я ее, он пишет:

«Борис Дмитриевич, Борис, здравствуй!

Не знаю, получил или нет мое январское послание. Виски поступили прямо к дню рождения. Мне, дурню, 08.01.94 стукнуло 68. Сегодня спешу послать вырезку из „Красной звезды“. Подумал, едва ли ты ее регулярно читаешь, а там Симонов, и о нем тебе, видимо, будет интересно.

О своем житье писал в прошлом письме подробно.

Время отдаю в основном: 1) Копаюсь в своей родословной: добрался документально о своих предках по линии отца до 1654 года, дальше едва ли стоит, ибо письменные источники далее о смертных отсутствуют и, думаю, нет смысла с родословной забираться в каменный век, учет там был, думается, плохой.

Поездка на лечение в Израиль сорвалась, хотя при участии А. Маресьева приглашение из израильской клиники поступило, но у меня нет 87 тыс. долларов для оплаты поездки и лечения.

Не исключено что в 95-м г. представится возможность вольным туристом проехать по маршруту Польша – Франция – Голландия, повидать своих друзей-ветеранов; они в основном лидеры ветдвижения этих стран. Чего доброго, возможно, в Париже возьмем с сыном напрокат машину и махнем к тебе через Ла-Манш, если пустят. Мария уже начала возиться с огородом, хотя еще снег полностью не сошел.

О жизни нашей писать сложно. Это надо посидеть рядом и побеседовать.

„100 оборванных дней“ у нас в городе есть в книжных магазинах. Жду авторский экземпляр Константина Симонова. Дом наш с Марией постепенно превращается в мини-музей, в т. ч. одна комната отдана однополчанам, другая родословной, а третья – комсомол и Братск. В последний раздел ждем твое фото и ксерокопию твоей статьи в „Комсомолке“ в мою поддержку. (Попроси их, пусть подготовят)».

…Первые пять лет последнего десятилетия прошлого века оказались в моей жизни особенно суматошными. После почти восьми лет в Стокгольме – полтора года в Праге. Потом – три месяца в Москве.

Неполные три года в Лондоне. И снова в Стокгольме, теперь уже на положении частного, к тому же опального, лица.

Мне было не до переписки. Я нехотя отвечал на редкие письма, которые меня здесь находили. И тем более никому не писал первым. Верещагин потерял меня из виду. Теперь уж такой палочки выручалочки, как МИД, у него не было. О том, что в Швецию мне можно писать по принципу «на деревню дедушке», то есть «Стокгольм, Борису Панкину», он не догадывался. «Общая газета», где я вел колонку первые два года моей новой жизни, до него не доходила. Но вот появились мои первые публикации под рубрикой «Шведская модель» в «Российской газете», которую он выписывал, и Женя нашел выход.

«Главному редактору „Российской газеты“ т. А. Юркову. Уважаемый товарищ главный редактор!

Помогите! Суть проблемы: мне надо установить почтовую связь с Вашим постоянным корреспондентом в Швеции, автором книги о Конст. Симонове Панкиным Борисом Дмитриевичем. У меня есть материалы, которые помогут Борису Дмитриевичу. Прошу Вас сообщить мне его почтовый адрес в Швеции (служебный или домашний – мне безразлично; то же его теле фоны».

Стиль его в силу развивающейся болезни становится все более телеграфным. Почерк с сохранившимся со школьных, наверное, времен наклоном вперед – менее понятным. Он считает нужным объяснить это: «Простите за вздорный почерк. Писать по-иному (разборчивее) мешает состояние здоровья (я инвалид ВОВ 1 группы)».