– Я знаю, как там у естественников (Кириллов-Угрюмов до назначения в ВАК был ректором Московского физико-технического института), но у нас, общественников, есть одно направление – марксистско-ленинское, и, если кто-нибудь откроет другое, мы с ним не в ВАКе будем разговаривать.

Вызов к Суслову был для меня полной неожиданностью. Понемногу, однако, до меня стало доходить кое-что о той закулисной возне, которая шла вокруг ВААПа и моего назначения, и о тех волнениях, которые возникли в среде так называемой прогрессивной интеллигенции, опасавшейся, что создается еще один цензурный орган.

Редактор «Литературной газеты» Чаковский в прогрессистах не состоял, но и он бросил в моем присутствии, не вынимая изо рта своей «вечной вонючей сигары» (выражение Валентина Катаева): «Нынешнего Белинского назначили Бенкендорфом. Посмотрим, что из этого выйдет».

О возне в партийном Зазеркалье меня уведомил один человек из окружения Суслова, с которым мы знали друг друга много лет. Он поведал мне о том «закрытом заседании» Секретариата ЦК, протокол которого поручено было вести ему, где обсуждалась кандидатура председателя ВААПа. К его изумлению, мою фамилию, заглянув в бумажку, называл именно Михаландрев, отклонив предварительно с пренебрежительной гримасой «предложение отдела пропаганды» назначить на эту должность первого заместителя начальника Государственного комитета по охране государственных тайн, то есть цензурного комитета: «Над нами весь мир смеяться будет».

И напомнил, что присоединение СССР к международной конвенции по авторскому праву является вынужденной уступкой США и вообще Западу в переговорах относительно Хельсинкского акта. И, мол, раз уж мы идем на это, надо, чтобы это выглядело прилично.

– Вот у нас есть главный редактор «Комсомольской правды». Газета популярная, а то, что задиристая, так это только на пользу. Сам он выступает на литературные темы.

Ну и дальше зазвучало то, что он позже сказал мне наедине в своем кабинете.

В том, что «молодой и ершистый» редактор будет проводить заданную партийную линию, у него, видимо, сомнений не возникало. Не потому, что он хорошо знал меня, а именно потому, что не знал и полагался, видимо, на чей-то совет. Быть может, предположил мой информатор, это даже был кто-нибудь из членов его семьи. Такое объяснение звучало правдоподобно. Режим выдыхался. Ревностных и бескорыстных сторонников его трудновато становилось найти даже в близком окружении таких идеологических людоедов, как Полянский, или искушенных бронтозавров, как Суслов.

Роман наш с Михаландревом, однако, длился недолго. Однажды другой референт Суслова, с которым мы тоже симпатизировали друг другу, шепнул мне при встрече, что на столе шефа он видел страничку, которая называлась «О ВААП и товарище Панкине».

Говорилось на этой страничке, что руководимый товарищем Панкиным Б. Д. ВААП не выдерживает идеологической линии, продвигает за рубеж идейно слабые, а то и порочные по духу произведения литературы и театра. Сам Панкин Б. Д. проявляет вкусовщину и на товарищескую критику реагирует неправильно, объясняя проводимую им линию ВААП необходимостью следовать требованиям международного права, а также поставленной ему задачей зарабатывать стране валюту.

Подписи под этой страничкой не было, и, как она попала на стол Суслову, он не знал. Да если бы и знал, не сказал. Первый мой источник был скорее циником. Второй – идеалистом. И к шефу своему он относился трепетно. Говорил, что другого такого человека просто нет на свете.

Строг, но справедлив. Никогда на подчиненных голоса не повысит. Особенно восхищался его собранностью и обязательностью. В подтверждение рассказывал, что приезжает Михаил Андреевич на работу ровно без пяти девять утра и уезжает ровно в шесть, не оставляя на столе ни одной «нерассмотренной» бумаги. Вот и кляузу про меня он рассмотрел, но резолюции никакой не наложил, а просто поставил свои инициалы в знак того, что он ее видел.

Больше помощник ничего не добавил, резонно полагая, видимо, что и так сказал, может быть, больше, чем надо, что в его положении и при его натуре было уже подвигом.

Все прояснилось на следующем же заседании Секретариата ЦК, которые всегда вел именно Суслов и куда меня стали приглашать наряду с другими «руководителями идеологических ведомств».

Первым вопросом было утверждение решений комитетов по Ленинским и Государственным премиям в области науки и литературы. Существовал такой порядок – комитеты тайным голосованием принимали решения, а ЦК их утверждал.

Начали с литературы и искусства.

– Да, тут видные имена, – почти промурлыкал председательствующий. – Вот Дудин. Он у нас впервые тут. Максимова, Озеров, Симонов…

Тут он переспросил: «Симонов?»

– Артист, – уточнил кто-то.

– Да, артист, артист. Из театра. Согласиться? Согласиться. Перешли к науке.

– Нету возражений? – тихо, словно убаюкивая, спросил председательствующий.

– Нету, нету, – раздались голоса.

– Тогда есть несколько отдельных замечаний…

Он взял в руки список и взглянул на заведующего отделом науки, который мигом подскочил к нему.

– Вот отсюда, отсюда и отсюда надо бы первых секретарей убрать…

Он провел длинным сухим пальцем по лежавшим перед ним листам. Речь, как я понял, шла о первых секретарях обкомов партии.

– Конечно, это люди заслуженные. Мы их хорошо знаем. В свое время наградим. Но отсюда надо убрать. За науку пусть ученые получают.

Я не без злорадства подумал о тех первых секретарях, которые завтра не увидят себя в списках новых лауреатов. Мягко Михал Андреич стелет да жестко спать. Я уже и раньше был свидетелем экзекуций похлеще этой, совершаемых при посредстве всего нескольких фраз, произнесенных в той же усыпляющей манере.

На одном из пленумов ЦК КПСС, которые тогда проходили в так называемом Свердловском, бывшем, а теперь, кажется, снова Екатерининском зале, Суслов, председательствуя, вдруг заявил, что «надо бы», учитывая интересы страны, чтобы генеральный секретарь партии, пользующийся непререкаемым авторитетом, обладал бы одновременно самым высоким государственным титулом, потому что в отношениях с высшими государственными деятелями зарубежных стран…

Сидевший рядом с ним в президиуме обладатель того самого государственного титула Подгорный, который до этой минуты не поручусь, что не подремывал слегка, беспокойно ворохнулся. А из зала уже протянул руку и попросил слова кто-то из пресловутых первых секретарей…

– Вношу предложение избрать председателем Верховного Совета СССР верного ленинца, беззаветного борца, уважаемого и ценимого всеми нами…

– Не избрать, а рекомендовать, – с отеческой улыбкой поправил Суслов. – Пленум, товарищи, как вы знаете, не имеет формально права избирать главу Верховного Совета, – тут снова, как бык на бойне, которого оглушили первым ударом молота, дернулся рядом с ним Подгорный. – Пленум может только рекомендовать. Но я думаю, – тут он заговорщически улыбнулся, – если мы порекомендуем, депутаты к нашему мнению прислушаются.