«Моя дочь – само очарование, – так в ее воображении он рассказывал о ней своим друзьям. – Ей очень идет коричневый цвет. У нее мои глаза, а нос – матери».

Герцог внимательно разглядывал ее с другой стороны до блеска отполированного стола, необъятного, как палуба корабля. Разглядывал ее, практически не двигаясь. «Не похоже, что он взволнован, – решила Томми. – Очень сдержанный человек, мой отец. Он владеет ситуацией и, кроме того…»

Вдруг Томми обратила внимание на его руки, зажатые в кулаки и лежавшие на столе. Костяшки пальцев были белыми.

Она медленно подняла глаза на его лицо, застывшее, мертвенное.

Герцог боялся ее!

– Кое-кто говорит, что у меня ваши глаза, – начала Томми.

Ей показалось, что после этих слов он затаил дыхание. И медленно краска гнева залила его лицо.

– Что вам нужно? – спросил он спокойно, ледяным тоном.

Томми еще крепче стиснула сомкнутые руки.

– Она назвала меня в вашу честь. Мое имя – Томасина, – легкая нотка отчаяния зазвучала в ее голосе.

– Что вы хотите?

– Я хотела увидеться с вами.

Повисло молчание. Томми почувствовала приступ дурноты. У него тоже была впадинка – ямочка! – на подбородке.

Маятник в часах, стоявших на полу за спиной герцога, качался со сводившим с ума постоянством. Что только подчеркивало возникшую тишину.

– Я уже слышал о вас, мисс де Баллестерос. И понял, что вы – куртизанка, в том или ином смысле.

На миг от шока сознание у Томми отключилось. На миг она перестала чувствовать свои руки и ноги. Краска бросилась в лицо.

– Боюсь, вас неправильно информировали.

– Неужели? Чем тогда зарабатываете себе на жизнь?

– Я – инвестор. – Спасибо тебе, Джонатан, за возможность сказать это.

Он улыбнулся высокомерно, неприятно.

– И что вы инвестируете? Средства, полученные от богатых доверчивых мужчин, которых вы шантажируете или заставляете каким-то другим путем отдать вам деньги?

Томми вздрогнула. Нападение – в этом заключалась его стратегия.

А ее стратегия – в очаровании. Было практически невозможно улыбкой встретить его улыбку. У Томми возникло впечатление, что лицо у нее покрылась ледяной коркой, словно она шла наперекор снежному шторму.

– Понимаю, что сильно удивлю вас, но клянусь, я здесь только для того, чтобы повидаться с вами. Я росла без отца, и вам, уверена, понятно мое любопытство… И мое желание познакомиться с вами…

«Чтобы узнать, твои ли у меня глаза и подбородок, и манера двигаться, и такая же плавность в речи, как у меня, или понять, есть во мне хоть что-то хорошее, что передалось от тебя».

Томми в жизни своей никогда не заикалась. Но герцог превратил ее в ребенка. Она не могла вспомнить, кем была до того, как вошла в его кабинет. Так велика была его сила.

– А я уверен, что не знаю, о чем вы говорите.

Это было последней каплей. Томми заговорила теперь, стиснув зубы.

– Ты бросил ее. Ты бросил нас. Она любила тебя и, пока была жива, учила меня никогда не думать о тебе плохо. Я обожала ее. Она тяжело заболела и умерла в нищете, оставив меня одну в возрасте семи лет.

С таким же успехом Томми могла кричать в снежную бурю. Ее слова уносил прочь ледяной ветер его титулованного равнодушия.

– Учила вас не думать обо мне плохо? Между мной и мисс Кэролайн де Баллестерос существовала деловая договоренность, которую я прекратил, когда перестал нуждаться в ее услугах. Чему она там вас якобы учила – не мое дело.

Услуги! Ее мать услуживала этому человеку, с его точки зрения. А она – плод услуг. Томми охватил гнев.

Он был непробиваем. Томми почувствовала себя безмерно уставшей, измотанной, как будто последние десять минут только и делала, что толкала и толкала то, что невозможно сдвинуть с места. Континент, например, или ледник. Герцог принадлежал к разряду людей, которые привыкли обстоятельства подгонять под себя. А обстоятельства лезли вон из кожи, конкурировали за честь ублажить его.

«Я видела, как ты вытаскивал свои портки из задницы, старая грязная сволочь!»

Они и дальше могли продолжать играть в гляделки.

– Я похожа на нее?

И тут она увидела: короткое воспоминание, которое отразилось в глубине его глаз. Легкая судорога. Чернота во взгляде. Память!

Но герцог не произнес ни слова.

– Я действительно похожа на нее? – На этот раз Томми спросила сквозь стиснутые зубы. Лучи на медали врезались ей в ладонь.

Еще одна презрительная улыбка появилась на его губах.

– Мисс де Баллестерос, если это ваше настоящее имя, или как вас там…

Томми резко выбросила руку вперед и раскрыла ладонь. Герцог едва заметно вздрогнул.

Она продолжала держать руку вытянутой. И гордилась тем, что рука не дрогнула.

Герцог осторожно наклонился вперед. Потом надел очки и внимательно вгляделся.

Томми увидела, как узнавание и удивление отразились на его лице. Но сколько самообладания было в этом человеке! Вернее, его эмоции теперь были не такими гибкими, и ему не оставалось ничего другого, кроме как снова спрятаться за холодностью.

Герцог медленно откинулся на спинку кресла.

– Где вы ее достали?

Вот и все, что он сказал, медленно и тяжело, и это прозвучало как угроза.

– От вас, по сути дела. Потому что вы подарили ее моей матери, не так ли? Ведь когда-то вы ее любили. Я права? А перед смертью она передала ее мне. И наказала прийти к вам, если только я когда-нибудь…

Томми резко замолчала. Гордость не позволила ей продолжить, потому что неожиданно она поняла, как герцог воспримет ее слова.

Циничная усмешка уже гуляла в его глазах.

– Мисс… как вас там? Я не склонен соглашаться на требования меркантильных проституток. Ясно, что вам нужны деньги. Я не дам вам ни гроша, потому что по собственному опыту знаю, что такие, как вы, никогда не удовлетворяются, когда получают плату хоть раз. Если вы предпримете что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее шантаж, уверяю вас, вы очень пожалеете. Да-да, очень! Я искренне надеюсь, ради вашего же блага, что вы больше не побеспокоите ни меня, ни мою семью. А теперь соизвольте вернуть мне мою вещь.

Каждое из этих слов было для Томми как пощечина. «Меркантильная!» «Проститутка!»

«Мою семью!» Гордость и радость обладания пропитывали два слова.

Она вдруг испытала ноющую боль. Как будто фабричный надсмотрщик воткнул в нее тот заостренный кол.

Последовало гнетущее молчание. Герцог был вполне доволен тем, как поставил ее на место. И совершенно не сомневался, что она вернет ему медаль.