сих пор играю, – но это не то занятие, которое ты мог бы назвать стабильной работой. Ты будешь смеяться, когда я расскажу тебе, чем именно я занимаюсь, но, клянусь, это дело достойное и вполне законное.

Я понимаю, что получение этого письма, должно быть, вызовет у вас настоящий шок, и отнюдь не ожидаю в награду жирного тельца. Просто я очень обрадовался, когда появилась возможность как-то с вами объясниться и, может быть, снова всех вас увидеть. Я ведь уже так много пропустил: Бекс окончила университет; папа с мамой отпраздновали серебряную свадьбу. Но теперь, когда я наконец-то могу с вами встретиться, я постараюсь все наверстать. Я очень надеюсь на эту встречу и на то, что вы сумеете понять, что иногда в нашей жизни все действительно складывается к лучшему и в итоге из сильного выходит сладкое.

А пока посылаю вам всем мою любовь,

Конрад.

Я долго смотрела на листок в моей руке, читая и перечитывая каждое слово этого странного письма. Такая манера выражать свои мысли вполне могла быть свойственна Конраду в его нынешние тридцать пять; это была речь взрослого мужчины, это был уверенный почерк взрослого мужчины. И все-таки это, конечно же, был не Конрад. Это просто не мог быть он – однако то, что письмо выглядело таким правдоподобным, наполнило мою душу грустью и состраданием. Очередной болезненный удар для моих родителей. И эта отсылка к одной из любимых библейских цитат отца. Очень неглупый ход, хотя, конечно, цитата весьма известная. И насчет серебряной свадьбы тоже упомянуто очень кстати. Хуже всего, пожалуй, было то, что упомянутая цитата красовалась на банке с «Золотым сиропом». Из сильного вышло сладкое… Совпадение, разумеется. Люди покупают «Золотой сироп» каждый день. И многие могли знать, что именно написано на витраже, созданном в память о моем брате. Но вряд ли кто-то знал, что именно Конрад когда-то давно рассказал мне эту историю с Самсоном и львом; при мысли об этом внутри у меня возникал леденящий холод – в точности как в те мгновения, когда я заглядывала в глубь сливного отверстия и определенно видела чье-то лицо и глаза, которые внимательно на меня смотрели…

Я не сразу поняла, что невольно выронила письмо. Отец нагнулся, поднял его и сказал:

– Теперь-то ты понимаешь, что Конрад вернулся. Действительно вернулся. И мы наконец-то снова его увидим.

Я молча покачала головой и, вдруг почувствовав дурноту, воскликнула:

– Нет, я больше не могу! Пожалуйста, не заставляйте меня снова через это пройти! – Я отвернулась, чтобы они не заметили слезы у меня на глазах, и двинулась к дверям. – Я правда больше не могу, папа. Мне очень, очень жаль.

– Погоди, Беки, ты ведь даже свой чай не допила.

Я помотала головой, но не обернулась, хотя услышала, как мать сказала: «Оставь ее, Стэн, она еще не успела прийти в себя. Дай ей немного времени, она скоро привыкнет». Отец что-то тихо ей ответил, но его слов я не расслышала. Затем у меня за спиной раздались его торопливые шаги, и я еще более решительно шагнула к двери, надеясь избежать очередного объяснения, но, почувствовав на плече его руку, инстинктивно обернулась и чуть не столкнулась с ним.

– Беки, я очень тебя прошу, – сказал он, – подари нам еще один шанс, хорошо? Не отвергай это письмо. Я знаю, как нелегко тебе пришлось – и из-за того, что творилось с твоей матерью, и из-за всего остального. Но на этот раз все будет иначе. Я это чувствую.

Мне захотелось напомнить ему, что и в предыдущих случаях он «это чувствовал»; в том числе и когда, как оказалось, письмо «от Конрада» было написано некой женщиной пятидесяти с лишним лет, которая утверждала, что является медиумом. Тогда, помнится, отец отвалил ей восемьсот фунтов за то, что она «взялась передать нам весточку от Конрада».

Но я не стала ни о чем ему напоминать. Глубоко вздохнув, я сказала:

– Пап, мне действительно пора. Я обещала Доминику, что не буду задерживаться.

– Это тот цветной парень, с которым она сошлась, – раздался у меня за спиной резкий голос матери. Видеть ее лицо я не могла, но знала, что глаза у нее сейчас твердые, как агаты. – Она давно уже не наша прежняя Беки, Стэн. Она так изменилась с тех пор, как стала работать в «Саннибэнк».

– Но я больше не работаю в «Саннибэнк Парк», – возразила я.

– Правильно. Мы знаем, детка, что теперь ты работаешь в школе Конрада, – снова заговорил отец. – И твоему брату наверняка очень захочется узнать, как там теперь дела.

– Ох, папа… – Я посмотрела на него. – Только, пожалуйста, не надо снова подогревать в себе надежду.

– Я же сказал, что на этот раз все иначе. И письмо ты прочла. И убедилась: это действительно голос Конрада. Все эти годы мы верили и надеялись. И наконец-то Господь послал нам знак!

Я покачала головой:

– Нет, папа, я больше не могу. Я не могу переживать это снова и снова. Я не приду.

– Ты придешь, – мягко, но уверенно возразил он. – Ты же всегда к нам возвращаешься. Уж я-то тебя знаю. Ты, конечно, девочка упрямая, но завтра ты к нам придешь. Ты же не захочешь огорчать маму и меня, правда? Не захочешь пропустить свой день рождения? – Он положил руку мне на плечо и смотрел на меня с такой счастливой солнечной улыбкой, что у меня защемило сердце. – Не тревожься понапрасну, Беки, дорогая моя. Все будет хорошо. Все у нас опять будет хорошо. Теперь, когда Конрад вернется домой.

Глава пятая

(Классическая школа для мальчиков) «Сент-Освальдз», академия, Михайлов триместр, 18 сентября 2006 года

Просто смешно, как быстро человек способен привыкнуть к бесчисленным новым установкам и правилам. Разумеется, сам по себе «Сент-Освальдз» – это просто пузырь, внутри которого даже самый заурядный человек может в итоге и до сенатора дорасти благодаря лишь тому, что ухитрился прожить на несколько лет дольше, чем его приятели. И все же я испытываю легкую тревогу, видя, с какой скоростью – всего за несколько дней! – мой мир съежился, перестав быть великой империей и превратившись в жалкий кусочек чужой территории, но при этом навечно оставшись школой «Сент-Освальдз».

Я все еще неважно себя чувствую. Сердцебиения усилились, я часто задыхаюсь. Мой доктор считает, что это связано с недавней сменой лекарств, и надеется, что вскоре мне станет лучше. А между тем дни мои заполнены некой успокоительной рутиной. Я просыпаюсь примерно в половине шестого и включаю «Радио-4», четвертую программу Би-би-си, как раз к началу дневных передач. Затем еще час или два я валяюсь в постели, прежде чем встать и приготовить себе завтрак. Это, собственно, всего лишь чашка чая и