Скажи я так, ловцы точно решили бы, что я поклоняюсь кому-нибудь из старых богов Сармы.

– Это мы ещё выясним, – пробормотал ловец. – Это мы ещё проверим.

Они начали снимать с меня сапоги и штаны.

– Что вы делаете? Зачем вы меня раздеваете?

Ответом мне было молчание. А чтобы покончить с вопросами, кляп снова засунули поглубже в рот.

Оголив меня, ловцы тщательно осмотрели моё тело. Что они искали, для меня так и осталось загадкой, но, закончив осмотр, ловцы освободили мои руки и ноги и вернули рубаху и штаны, чтобы я оделся. Затем меня повели в каменный коридор с железными дверями с окошками для подачи пищи. Тут уже мои ноги шлёпали по воде. Когда меня вели мимо одной из дверей, из-за неё донеслись отчаянные вопли:

– Эй, там, снаружи! Умоляю, скажите, какой нынче день? Месяц?..

Не успел я ужаснуться от перспективы тоже потерять счёт времени, как ловцы открыли ржавую дверь и жестом велели мне заходить. За дверью стоял непроглядный мрак, и я непроизвольно замешкался, опасаясь, что, ступив в эту черноту, провалюсь в какой-нибудь бездонный колодец. Один из ловцов толкнул меня в спину: я влетел в камеру, расплескав стоявшую на полу воду, и не упал лишь потому, что, инстинктивно выставив вперёд руки, упёрся ими в каменную стену. Дверь позади с лязгом захлопнулась.

Я постарался сориентироваться в этой выгребной яме для паразитов, ощупав стены. Её размер не превышал размаха рук, а единственным спасением от стоявшей на полу воды была каменная скамья. Она, увы, оказалась слишком короткой, чтобы лечь на неё, и я сел, прислонившись спиной к стене, которая сочилась сыростью, а с потолка беспрерывно капало, и, как бы я ни уклонялся, капли непременно попадали мне по голове.

Хотя тут было сыро и холодно, но это явно не отпугнуло крыс. Хуже того, я ощущал в помещении присутствие ещё какого-то живого существа. Что-то скользкое и холодное коснулось моих ног, и я не сдержал испуганного вскрика. Первая моя мысль была о змее, хотя даже ползучая тварь вряд ли поселилась бы в этом адском каземате. Но если не змея… то что ещё могло быть таким липким и скользким?

Холодок страха пробежал по моей коже, но я стал медленно, глубоко дышать, стараясь не позволить панике взять надо мной верх.

…Шли дни, сменялись ночи, я же не видел и не слышал никого и ничего. Круглые сутки я проводил наедине с собственными страхами. Лишь трижды в день в темницу подавали через маленькое окошко в двери скудную тюремную пищу. Только благодаря этому я знал: прошли очередные сутки моего заключения.

Человек, приносивший еду, никогда не произносил ни слова. Я слышал, как заключённые из других камер взывали к нему, иногда кричали, что умирают, молили о милосердии, но он приходил и уходил абсолютно безмолвно, ничем не выдавая того, что под чёрным балахоном вообще находится живой человек.

В какой-то день моего заточения, как раз когда я покончил с утренней похлёбкой, снова лязгнул засов окошка для кормёжки и внутрь проник свет свечи. Он был тусклым, но мои глаза успели настолько отвыкнуть от любого освещения, что я почувствовал резь, словно в них насыпали горсть колючего песка.

– Выйди на свет, чтобы я видел твоё лицо, – скомандовал человек со свечой.

Признаю, возможность перемолвиться с кем-то словом едва не повергла меня в слёзы. Умеют эти разумные подвести человека к той черте, когда он становится разговорчивым.

– Я пришёл, чтобы выслушать признание в преступлениях, совершённых тобой против Единого и ордена, – заявил незнакомец.

Говорил он нараспев, монотонно, как было принято у святой братии и на Земле в Средние века, наверное.

– Я не совершал никаких преступлений. В чём меня обвиняют?

– Мне не позволено сообщать тебе об этом.

– Тогда как ты можешь требовать от меня признания? В чём? Я могу признаться разве что в непристойных желаниях, возникающих у меня при виде красивой женщины, или в том, что страстно желаю разбогатеть…

– Это признание для утешающих. Орден требует, чтобы ты признался в иных преступлениях. Природа которых тебе известна.

– Я не совершал никаких преступлений!

От сырости и холода всё моё тело дрожало, естественно, дрожь звучала и в голосе. Разумеется, я лгал. Преступления за мной числились и те, в которых меня несправедливо обвинили, и то, что было содеяно в печатной мастерской. Но я понимал, что этот ловец понятия не имеет обо всём этом.

– Твоё запирательство напрасно. Не будь за тобой вины, ты не оказался бы здесь. Это – Дом виноватых. Орден тщательно изучает каждое дело, прежде чем принять решение о заключении человека под стражу, и если уж кто попал в темницу, то его ввергла сюда десница Единого.

– Меня, во всяком случае, бросили сюда не светлые духи, а Тьма…

– Не гневи Единого! Не говори в таком тоне! Ты не можешь рассчитывать на милость Бога, понося Его слуг. И имей в виду, что если ты не признаешься в преступлениях против веры и ордена добровольно, тебя подвергнут допросу.

– То есть пытке? – Я напустил в голос столько яда, сколько мог позволить излить в бессильной ярости, осознавая безвыходность своего положения.

Признание – прямой путь к местному аутодафе, то есть костру для еретиков. С другой стороны, запирательство повлечёт за собой пытки, которые будут продолжаться до тех пор, пока у меня это признание не вырвут силой. И всё опять же кончится костром.

– Как всякому человеку, который жил и мыслил, мне, наверное, случалось допускать ошибки. Но я никогда не оскорблял Единого, не поклонялся Тьме, даже рисковал жизнью, исполняя волю короля, изобличая служителей культа рейнджеров леса. Если меня подозревают в чём-то, скажите, в чём именно, чтобы я мог ответить, справедливы ли эти обвинения.

– Это не тот способ, которым орден добивается своих угодных Единому целей. Я не уполномочен предъявлять тебе обвинения, о них ты узнаешь, когда предстанешь перед трибуналом. Но у тебя есть возможность прибегнуть к милосердию ордена и облегчить душу, самому признавшись в том, что в противном случае будет вырвано у тебя силой.

– Какова цена признанию, вырванному пытками?

– Орден не причиняет боли. Ловцы – лишь орудие Единого, и боль причиняют не они, а металл в их руках. Когда проливается кровь или причиняется страдание, это вина испытуемого, а не ордена. Ведь пытка – это не наказание, а лишь способ установить истину.

Я едва не рассмеялся и чуть было не попросил ловца указать место в их святых писаниях, где Единый призывает к насилию, но вовремя прикусил язык. По правде, местные писания никогда не вызывали у меня интереса, и я легко мог сболтнуть что-нибудь из христианского Евангелия, содержание которого ещё хорошо помнил.

– Кто же имеет право сообщить, в чём меня обвиняют?

– Трибунал.

– Тогда я предстану перед трибуналом.