Я слышал, как разгорался костёр – сначала занялся трут, потом хворост, языки пламени заплясали и взметнулись ввысь. Я слышал жуткое шипение поджарившейся плоти, ужасные хлопки взрывающихся пузырьков жира и, чтобы вытеснить эти кошмарные звуки из сознания, заполнял его, снова и снова мысленно повторяя одно и то же слово: «Месть, месть, месть…» И я почти не чувствовал ударов бича. Сознание от бичевания я так и не потерял. Мой столб оказался одним из ближних к кострам. Я слышал почти всё и предпочёл бы умереть, лишь бы не оставаться в сознании. Всякий раз, когда ужас лишал меня чувств, бич возвращал к действительности. Толпа возмущалась работой палача, из неё неслись крики, будто мою спину он щадит, ибо на ней даже после ста ударов кое-где осталась целая кожа…

На рудники меня отправляли пожизненно, но, поскольку мало кто выдерживал на этой каторге больше года, срок приговора особого значения не имел.

Когда горная дорога расширялась и у каторжан могла появиться мысль юркнуть в чащобу, нас сковывали одной цепью. В один из таких переходов со мной рядом приковали полукровку. Осуждённый за кражу мешка проса для прокорма семьи, он отправлялся на рудники уже во второй раз, до этого его приговаривали к шестимесячным работам за неуплату долга. Этот полукровка напомнил мне каторжника, которого когда-то убили у меня на глазах. Невольно поделился с ним этим невесёлым воспоминанием, а он в ответ рассказал мне о рудниках. Это тоже были, мягко говоря, невесёлые истории, однако я должен был заранее узнать побольше о своей новой тюрьме, чтобы во что бы то ни стало выжить и вырваться на волю. Я поклялся отомстить и не имел права умереть на каторге.

– По прибытии на место первым делом нас всех изобьют, просто чтобы научить покорности, – предупредил он. – Однако бить будут так, чтобы не покалечить, иначе мы не сможем работать.

Моя спина ещё не зажила после порки на аутодафе, которая толпе зевак показалась недостаточно жёсткой. Со стороны, может, и виднее, но я знал, что рубцы в память о той экзекуции останутся на моей спине до конца жизни, сколько бы она ни продлилась.

– Приговорённым к пожизненной каторге и рабам на лица ставят клеймо, – рассказывал полукровка.

Это мне было известно. Я видел много клейм на щеке у казнённого на моих глазах беглого раба.

– Приговорённые к пожизненной каторге выполняют самую тяжёлую и опасную работу – выламывают руду в забое. – Произнося это, полукровка покосился на меня.

Все рядом знали о моём пожизненном сроке, но считали имперцем-вероотступником. Да и мой новый приятель не высказывал признаков того, что догадывается о моей смешанной крови.

– Породу крошат железными кайлами и сгребают лопатами в корзины, – продолжал видавший виды сиделец. – Обвалы там – самое обычное дело, и многие гибнут, впервые спустившись в шахту и лишь пару раз ударив киркой.

Господин Фируз говорил мне, что владельцы шахт экономят даже на бревенчатом крепеже для стен и потолка штолен. Большое количество древесины требовалось на топливо для плавилен, а доставлять её требовалось издалека. Замена работников обходилась дешевле, чем брёвен.

До рудника мы добирались чуть больше двух недель. Ворота распахнулись, и мы вошли на замкнутую задымленную территорию, где всё было подчинено одной цели – силой вырвать у сопротивлявшейся этому произволу горы драгоценный металл. В горе прогрызали туннели, выносили наружу тысячи и тысячи корзин с рудой, дробили её и промывали в водах стремительной реки, протекавшей у подножия горы. Повертев головой, я заметил одинокое дерево – могучий дуб, уцелевший потому, что считался священным деревом у эльфов. И мне вспомнился предсмертный выкрик казнённого раба: «За самым могучим руфусом ищи подземный ход!»

Только руфус тут рос один, а слово «за самым» предполагало наличие нескольких деревьев. Тонкий лучик моей надежды осуществить побег погас так же быстро, как и появился.

Закованные в цепи, мы оказались на территории, обнесённой высокой оградой, и я продолжил скрупулёзное изучение всего, что нас окружало: чёрный зев шахты, грохочущие измельчители, чадящие мастерские по очистке породы, дымные, издающие звон кузницы и длинные, зловонные, закопчённые бараки для каторжан. Над всем этим господствовал высокий, массивный, огороженный специальной стеной дом хозяина рудника. С особым вниманием я присмотрелся к оштукатуренной наружной стене, сложенной из толстых, необожжённых кирпичей. Рано или поздно, но я обязательно выберусь за неё и навсегда распрощаюсь с этой угрюмой дырой.

Из норы в земле один за другим, словно муравьи, появлялись каторжане, тащившие на спине закреплённые на лбу повязками мешки или корзины с породой. По словам полукровки, средний вес ноши здесь приближался к сорока килограммам, что составляло четыре пятых веса самих исхудалых носильщиков.

«Муравьи» опустошали свои корзины рядом с размельчителем. Это я увидел лишь мельком, поскольку нас уже погнали к бараку, но сам процесс был знаком мне ещё с Земли. Передачи о добыче золота на канале «Дискавери» были любимыми. Эх, не так я мечтал тогда добывать золото…

На открытой площадке, служившей для приёма пищи, нас распределили по рабочим командам, каждую из которых возглавлял надзиратель из имперцев. Человек, к которому я попал в подчинение, на несколько сантиметров превосходил меня ростом, имел могучее телосложение и уже несколько лет надзирал за работниками. Звали его Рувиллом.

– Снимай рубаху! – приказал он, поигрывая бичом.

Я снял. Шрамы на моей спине оставались красными, но уже не кровоточили и потихоньку заживали. Бич хлестнул меня сзади по ногам, и я вскрикнул от неожиданной боли. Двое помощников схватили меня за руки, в то время как Рувилл нанёс мне ещё несколько ударов по икрам и задней части бедёр.

– Вообще-то ты здесь не для бичевания, а чтобы работать, и это тебе только для придания трудолюбия. Я не бил тебя по спине, потому что она ещё не совсем зажила, не хочу, чтобы ты свалился и не мог работать, понял?

– Да.

– Пока ты работаешь, тебя не станут бить, во всяком случае слишком часто, и будут давать достаточно еды, чтобы у тебя хватало сил трудиться. При попытке побега тебя убьют. Это тебе не тюрьма. В тюрьме за такое добавляют срок. Здесь тебя просто убьют. Понял?

– Да.

– Если вздумаешь лениться или отлынивать от работы, я выдеру тебя так, что твоя казнь покажется тебе развлечением. А во второй раз отрежу ухо. Когда пойдёшь вниз, сам увидишь шест, к которому прибиты уши лентяев. Ну-ка, попробуй догадаться, что будет в третий раз?

– Останусь без головы.

Рувилл ухмыльнулся и ударил меня по лицу рукоятью своего бича.

По щеке потекла кровь.

– Ты прав, но для каторжника правота – не добродетель. Ты не человек, а рабочая скотина. И когда разговариваешь со мной, должен опускать глаза, чтобы я видел, как ты меня уважаешь.

По его знаку помощники, державшие на поводках огромных собак, подступили поближе. Их псы ворчали, обнажая страшные клыки.