Было очевидно, что Эппс станет оспаривать вопрос о моем праве на свободу, и поэтому мистеру Нортапу пришло в голову, что для судебного разбирательства существенным может стать свидетельство шерифа, который описал бы свою первую встречу со мною. Во время поездки они уговорились, что, прежде чем мне дадут возможность побеседовать с мистером Нортапом, шериф должен будет задать мне определенные вопросы, составленные заранее. Например, вопрос о количестве и именах моих детей, о девичьей фамилии моей жены, о городах Севера, где я побывал, и так далее. Если мои ответы совпадут с врученными ему документами, это доказательство по необходимости сочтут достаточным.

Итак, после того как Эппс ушел с поля, сопроводив свой уход утешительным заверением, что вскорости вернется и взгреет нас (о чем я уже писал в заключении предшествующей главы), они прибыли на плантацию и обнаружили нас за работой. Выбравшись из экипажа и велев вознице ехать дальше к большому дому, наказав ему при этом не рассказывать никому о цели их дела, пока они снова не встретятся, Нортап и шериф свернули с дороги и пошли по направлению к нам через хлопковое поле. Мы заметили их, когда глядели на экипаж – один из них на несколько ро́дов опережал другого. То было единственное в своем роде и необыкновенное зрелище – видеть, как белые люди идут прямо по полю, и особенно в столь ранний час, и дядюшка Абрам с Пэтси обменялись замечаниями, выражавшими их изумление. Поравнявшись с Бобом, шериф спросил:

– Где бой, которого называют Платтом?

– А он – вот он, масса, – ответил Боб, указывая на меня и теребя в руках шляпу.

Я про себя гадал, какое у этого человека может быть ко мне дело, и, обернувшись, смотрел на него, пока он не приблизился ко мне на расстояние шага. За время своего долгого жительства на байю я знал в лицо каждого плантатора, даже живущего на расстоянии многих миль. Но этот человек был мне совершенно незнаком – я определенно никогда прежде его не встречал.

– Тебя зовут Платт, не так ли? – спросил он.

– Да, господин, – ответил я.

Указав на Нортапа, остановившегося в нескольких ро́дах позади, он спросил:

– Знаешь ли ты этого человека?

Я бросил взгляд в указанном направлении, и, когда глаза мои остановились на его лице, целый мир образов хлынул в мои мысли; множество хорошо знакомых лиц: Энни, и моих милых детей, и моего дорогого умершего отца; все сцены и знакомства моего детства и юности, все друзья иных и более счастливых дней, – все они возникали и исчезали, мелькая и проплывая передо мною, точно растворяющиеся тени в воображении, пока наконец точное воспоминание об этом человеке не вернулось ко мне. И, препоручив себя Провидению, я воскликнул так громко, как, наверно, никогда не кричал:

– Генри Нортап! Благодарение Богу… благодарение Богу.

В одно мгновение понял я суть дела и почувствовал, что час моего избавления близок. Я двинулся было к нему, но шериф заступил мне дорогу.

– Постой-ка минуту, – произнес он, – есть ли у тебя какое-либо иное имя, нежели Платт?

– Соломон Нортап, вот мое имя, господин, – ответил я.

– Есть ли у тебя семья? – продолжал расспрашивать он.

– У меня были жена и трое детей.

– Как зовут твоих детей?

– Элизабет, Маргарет и Алонсо.

– Назови девичью фамилию своей жены.

– Энни Хэмптон.

– Кто венчал вас?

– Тимоти Эдди, из Форт-Эдвард.

– Где живет этот джентльмен? – Он вновь указал на Нортапа, который продолжал стоять там же, где я узнал его.

– Он живет в Сэнди-Хилл, графство Вашингтон, штат Нью-Йорк, – был мой ответ.

Он хотел было задать дальнейшие вопросы, но я метнулся мимо него, поскольку был больше не в силах сдерживаться. Я схватил моего давнего знакомца за руки. Говорить я не мог. И не мог удержаться от слез.

– Сол, – промолвил он через некоторое время, – рад тебя видеть.

Я попытался сказать что-нибудь в ответ, но эмоции лишили меня дара речи, и я продолжал молчать. Рабы, совершенно растерянные, молча стояли, глядя на эту сцену, с открытыми ртами, закатывая глаза в крайнем изумлении и потрясении. Десять лет я жил среди них, в поле и в хижине, сносил те же тяготы, вкушал ту же пищу, делился с ними печалями, участвовал в немногих редких радостях. Однако вплоть до этого часа – последнего, который мне предстояло провести среди них, – никто из них, не питал ни малейшего подозрения относительно моего истинного имени и ничего не знал о моей истинной истории.

Несколько минут никто не произносил ни слова, и все это время я крепко держался за Нортапа, заглядывая ему в лицо, боясь, что я сейчас проснусь и обнаружу, что все это сон.

– Давай-ка, бросай этот мешок, – наконец сказал Нортап. – Сбор хлопка для тебя окончен. Пойдем вместе с нами к человеку, у которого ты живешь.

Я послушался, и в сопровождении шерифа мы двинулись к большому дому. Мы уже прошли значительную часть этого расстояния, когда я наконец вновь обрел голос, чтобы спросить, все ли мои родные еще живы. Он сообщил, что совсем недавно видел Энни, Маргарет и Элизабет; что Алонсо тоже жив, и что все они в добром здравии. Однако с матерью своею я больше никогда не смогу увидеться. Начав до некоторой степени оправляться от внезапного и великого потрясения, я почувствовал полуобморочную слабость, и она настолько одолевала меня, что идти я мог лишь с большим трудом. Шериф взял меня под руку и помог мне, иначе, думаю, я свалился бы на землю. Когда мы вошли во двор, Эппс стоял у ворот, беседуя с возницей. Молодой человек, верный полученным распоряжениям, не мог сообщить никаких сведений в ответ на его непрестанные вопросы о том, что происходит. К тому времени, как мы подошли к Эппсу, он был почти так же изумлен и озадачен, как Боб или дядюшка Абрам.

Сцена на хлопковом поле: освобождение Соломона

Обменявшись рукопожатием с шерифом и познакомившись с мистером Нортапом, он пригласил их в дом, велев мне тем временем принести дров. Прошло довольно долгое время, прежде чем мне удалось нарубить охапку, поскольку я каким-то необъяснимым образом утратил способность владеть топором с той всегдашней точностью, которая была мне свойственна. Когда я наконец вошел в дом, весь стол был устлан бумагами, одну из которых читал Нортап. Вероятно, я дольше, чем требовала необходимость, занимался укладыванием дров в камине, тщательно пристраивая каждое из поленьев. Я слышал не раз повторенные слова «означенный Соломон Нортап», и «свидетель далее говорит», и «свободный гражданин Нью-Йорка» и из этих выражений понял, что тайна, которую я так долго скрывал от господина и госпожи Эппс, наконец раскрылась. Я оставался там столько, сколько позволяли приличия, и уже собирался выйти из комнаты, когда Эппс спросил: