Об этом она успела подумать в первую пару секунд, в тот самый момент, когда «Протон-К» только начал отрыв. Однако внезапно что-то изменилось, но никто ещё не мог понять, что именно, хотя оба они, и Юра, и Алексей, тут же схватили бинокли и стали пристально вглядываться в то, что происходит на стартовой площадке. Что-то взорвалось, там же, снизу, в том месте, где бушевал центральный огонь, и это не могло быть не видно. В то же время всем им показалось, что этот внезапный взрыв, сложившийся с основным, казалось, никак не повлиял на сам носитель, «Протон» продолжал подъём, всё так же медленно набирая скорость.

– Что? – заорал Алексей, вырвав рацию у Юры из рук. – Что там у нас, нештатка?

Ему не ответили, и он снова начал лихорадочно нажимать кнопки, пытаясь соединиться с ЦУПом. Прошло ровно 25 секунд, в течение которых ситуация всё ещё оставалось необъяснимой: по крайней мере, для тех, кто находился в траншее. Аврорка, мало чего понимавшая в происходившем, продолжала восторженно визжать, следя за тем, как исполинская ракета всё выше и выше забирается в небо.

– Ответьте, ЦУП, ответьте, это Дальний, говорите же, ну! – продолжал орать в рацию Алексей, но только и на этот раз ему почему-то не ответили. – Чёрт! – выругался он и снова задрал глаза в небо. Именно в этот момент закончилась ставшая роковой 25-я секунда полёта, до наступления которой система управления всё ещё пыталась скомпенсировать тягу потерянной ракеты: пять двигателей тянули «Протон» до того момента, пока он не набрал километр высоты. Ровно в это мгновение из-за недостатка тяги ракета начала давать крен и резко заваливаться на бок. До финала оставалось 20 секунд, но уже через 16 она взорвалась, на этот раз вся, целиком, развалившись на огромные куски, – в небе над теми, кто был в траншее, и увидеть это уже никто из них не мог: мешал навес, перекрывший видимость, поскольку, приняв горизонтальное положение, «Протон» резко терял высоту, уходя в сторону от места старта. Все шесть двигателей были выключены ещё до взрыва, и уже ничто не управляло ракетой – оставался лишь собственный свободный полёт и падение обломков на землю.

Юра выскочил из траншеи первым, хотя знал, что делать этого категорически нельзя, он оставался без элементарной защиты.

– К машине! – заорал он. – Все к машине! Лёша, вынимай их оттуда!

Опомнились практически одновременно – все, кроме Авроры Царёвой, которая, потеряв из видимости небесный кораблик, в растерянности пыталась теперь высмотреть что-нибудь в совершенно пустом небе. Алексей схватил её поперёк туловища и потащил наверх, успев крикнуть Жене:

– Выбираемся отсюда, быстро!

Женя кивнула, плохо при этом соображая, куда им следует выбираться и для чего это нужно. Юра же, добежавший до газика, уже успел завестись и теперь сдавал задом, чтобы, максимально приблизившись к выходу из траншеи, забросить всех в машину и газануть как можно дальше от опасного места. Однако он не успел проехать и двух метров – обломок корпуса ракетоносителя, самый крупный, всё ещё горящий и разбрасывающий в стороны раскалённую жижу, вломился сверху, целиком накрыв собой автомобиль и в долю секунды превратив его в железное огненное месиво. Кусок «Протона» выпал откуда-то из небес настолько стремительно, что Юра, смотревший в это время назад, но не вверх, уже не мог ничего успеть, даже если бы вовремя заметил опасность.

Второй обломок, не такой огромный, в отличие от первого, убившего старшего по заправке, но раскалённый много сильнее, всё ещё полыхал ужасным огнём, и невозможно было понять, чего в этом огненном шаре в момент соприкосновения его с землёй было больше – самого железа или этого страшного, выжигающего глаза огненного жара. В последний момент Алексей успел-таки краем зрения заметить нечто со страшной скоростью валящееся сверху прямо на них с Аврошкой, которая, поднявшись по узкой лесенке, теперь была у него на руках. И тогда он, подчиняясь защитному инстинкту, бросился на землю, стараясь перекрыть своим телом тело девочки. Обломок, рухнув неподалёку, рассыпался на несколько мелких осколков, таких же огненных. Один из кусков этой горящей смерти, пролетев ещё с десяток метров, приземлился сбоку от них, образовав вокруг себя пылающий конус, который шипел и разбрызгивал по сторонам раскалённые шматы грязи, перемешанной со всё ещё не гаснущими остатками ракетного топлива.

Впрочем, ничего этого помощник Павла Сергеевича чувствовать уже не мог, жизнь его оборвалась в тот момент, когда обрубок крепёжного штока, устанавливаемый между панелью солнечной батареи, питающей межпланетную станцию, и параболической антенной, влетев заострённым торцом в правый бок Алексея, пробил оба лёгких и, разворотив край сердечной мышцы, застрял в его корпусе. Аврора, придавленная его телом, почти ничего не соображая, кроме того лишь, что происходит что-то по-настоящему страшное и что всё это совсем не напоминает игру, выбралась кое-как наружу, но в тот же самый момент ощутила на своём лице пожар, будто кто-то с размаха и изо всех сил шлёпнул ей по лицу горячим и острым. Так и было – шмат пылающего грунта, выброшенный из очага ближнего взрыва и попавший на её лицо, уже медленно сползал вниз, срываясь мелкими ошмётками и оставляя после себя следы интенсивного ожога. Она, уже ничего не видя, на какое-то время утратила слух и потеряла дар речи – затем раздался её крик, пронзительный и не по-детски отчаянный. Ещё через несколько секунд всё исчезло уже окончательно – боль, жар, звук, память, всё-всё… остался лишь сон, непривычно чёрный и страшный. Больше не было ничего.

Евгения Адольфовна Цинк так и не успела выбраться наверх, она осталась лежать на дне траншеи, обожжённая почти целиком, потерявшая сознание в результате болевого шока: её, придавленную к земле расплавленным пластиком, просто залило сверху горящим топливом, выброшенным из разорванного взрывом топливного бака, и потому она не могла услышать, как кричит её дочь, не могла видеть того, как в огненную лепёшку превратился их космодромовский газик, как не могла знать и о том, что в это время уже неслись к их укрытию машины, и в головной, бледный, обезумевший от предчувствия самого страшного, был её муж, Павел Сергеевич Царёв.

Она не приходила в сознание ещё с час или около того. Разрываясь в бессильном угаре между женой и дочерью, Павел Сергеевич орал про чёртов самолёт, что надо немедленно на аэродром, лететь в Москву, в ожоговый центр или куда там ещё, мать-перемать, и что дочь его – срочно в клинику, к глазнику или куда там ещё. Ему отвечали, что самолёта нет, что сам же он распорядился утром отправить его в Москву с его первым замом по ОКБ выбивать лимиты, а глазной доктор во Владиленинске всего один, к тому же молодой и не достаточно опытный, и, может, не к нему надо, а к хирургу или ожоговикам, сразу заодно уже с Евгенией Адольфовной, и лучше, может, время не терять, а гнать в Караганду, хоть путь и не близкий, но будет надёжней, если учесть, что там какие-никакие специалисты и какая-никакая наука имеется, а покамест примочки, может, или чего ещё, и лучше всё же сначала в больничку местную, а уж оттуда на скорой в Караганду под сиреной, потому что в вертолёте нет реанимационного оборудования…

Первый раз Женя очнулась, когда, после посильной первой помощи, которую без особой надежды на результат сумели оказать местные врачи, чёрная машина Царёва, прогибаясь рессорами, неслась в Караганду, включив маяк и обе сирены, чтобы расчистить путь единственному в городе реанимобилю. Она лежала под капельницей в бессознательном состоянии, и двое в белых халатах беспрерывно поддерживали её стремительно угасающую жизнь. Он был рядом, не выпуская из своей руки её обожжённую ладонь. Когда она приоткрыла глаза и он понял, что она его слышит, то быстро произнёс, стараясь выговорить слова, которые успеют долететь до её сознания: