– А вы тоже, стало быть, «папаша»? – обратилась Люба к Акакию, который во время всего разговора сидел точно приговоренный.

– Но… зачем же она Игорем его называла? – пролепетал он. – В честь моего отца, сказала…

– Ах ты, господи! Я же вам объясняю! Мария всегда так делала. Димка у нас был и Олежеком, и Славой… Дим, кем ты еще был?

– Юрой и Сережей, – недовольно отозвался Дима. – Я, когда старше стал, понимать кое-что начал, сам отказался с ней ездить, так эти мужики меня по телефону доставали. Мария позвонит и трубку им дает, а я… Черт его знает, подло, конечно, но рассказать им правду, спустя столько лет, я просто не мог. И не потому, что не знал, как их отыскать, а… Они же теперь старые совсем, может, им так легче…

– Значит, ты не болен? – еще раз спросил Акакий Игоревич.

– Да нет же. Я и справки показать могу. Мария небось вам сказала, что у меня болячка, которую у нас не лечат, а только за границей, и надо кучу денег, да?

– Н-ну… примерно.

– Конечно, да, чего уж там, – оборвала его Клавдия Сидоровна и обратилась к парню: – А ты не помнишь, кто они были, твои «папаши»? Сколько их было?

Дима задумался. А потом с сожалением покачал головой:

– Я не знаю. Мария ведь меня сознательно с ними не знакомила. Когда я еще маленький был, она меня просто водила в определенное место, так сказать, показывала. К нам, по-моему, никто никогда и не подходил. И потом, не все ведь и хотели дитятю внебрачного видеть. Она только один раз меня «засвечивала», а они уже так, на слово, ей верили, не было тяги встречаться. Потом, когда я подрос, Мария бояться стала, что я в обход ее стану деньги со стариков трясти. А может, боялась, что правду открою. А вот по телефону давала болтать, только номер сама набирала. Честно сказать, по телефону я не слышал особенной радости в голосе очередного «производителя». Так что никого припомнить не смогу.

Клавдия Сидоровна написала быстрым почерком свой телефон на листке и сунула парню.

– Очень прошу, постарайся все же вспомнить. Если что-то получится, позвони обязательно, – вежливо попросила она и стала прощаться.

Следом за ней тенью поднялся Акакий.

Супруги в молчании уселись в машину, и только тогда Клавдия заговорила:

– Ну, что ты молчишь? У тебя должно быть прекрасное настроение – человек не умирает! Он жив, здоров, хоть и не твой сын. И вообще! Чем тебя не устраивают собственные, законные дети? Анечка – умница, красавица, точная моя копия. А Данил? Бизнесмен, продуманный весь на сто рядов, тоже в меня удался.

– Да я все о Марии думаю. Ну было у нас что-то, но так это же… Она говорила, что любила меня, так и я же ее любил! И жить с ней хотел, и детей воспитывать… А что же получается? Если бы у меня Даня не стал богатым, то есть если бы я бедняком остался, так все бы было хорошо, а раз я могу деньги достать, так я, значит, подлец, загубил младую душу, испоганил девчонке жизнь, так, что ли?

– А нечего было «младую душу» в постель до свадьбы тащить. Надо сначала жениться!

– Да ты что, Клава! Да если бы я на ней еще и женился…

– Золотые слова, Кака, золотые слова. Смотри давай на дорогу и молчи, а то опять что-нибудь брякнешь и все испортишь, – довольно проговорила Клавдия Сидоровна и поудобнее уселась на переднем сиденье.

Еще в подъезде они услышали, что в их квартире трещит телефон.

– Алле-е, – кокетливо ответила Катерина Михайловна. – Клавдию Сидоровну? А кто же это ее спрашивает?

Клавдия залетела в комнату и выхватила трубку:

– Клавдия Сидоровна слушает, кто говорит?

– Клавдия Сидоровна, это Дима. Я кое-что вспомнил. Правда, не знаю точно, но… Понимаете, я одно место припомнил, куда мы с Марией ходили. Это двор такой, а к нам выходил мужчина…

– Как мужчину зовут?

– Да не помню я, как его зовут. Помню только, что он меня тискал, и лицо у него такое сморщенное было, от слез, наверное. Он плакал, а я все время вырывался. Мне было стыдно, что он, такой здоровый мужик, плачет. Он мне, кажется, ножик подарил, настоящий, перочинный. Вот ножик я хорошо помню, а мужика… Можно, наверное, поискать тот двор, там рядом паровоз был и стройка.

– Ну, стройка уже давно закончилась, скорее всего, а вот паровоз… Он что, на путях стоял?

– Да нет, он как-то сам по себе, что-то вроде памятника. Вы завтра приезжайте с утра, мы вместе съездим. Может, я еще что-нибудь вспомню.

Клавдия положила трубку на рычаг и с удовольствием развернула плечи.

– Вот, мама, смотрите, мы сегодня с Какой герои – человека спасли! – гордо объявила она свекрови.

– Мальчик будет жить? – с надеждой спросила та. – Неужели даже и денег не понадобилось?

Акакий насторожился. Совсем недавно маменька грозилась продать свой скромный домишко, о котором она зачем-то столько времени умалчивала.

– Мама, так сколько, ты говорила, стоит твой домик? – мимоходом спросил он.

– Какой домик, Кака? – не поняла матушка.

– Ну тот, который под Ростовом. То ли полтора миллиона, то ли больше, я чего-то не помню.

– Клавочка, ты Каку больше с собой не бери, утомляется он, с головой у него туго. Вот, слышишь, какой-то домик приплел. Ах ты, беда какая, а ведь не старый еще мужик, – прошла Катерина Михайловна на кухню, еще что-то бубня себе под нос. – Да, Клавочка, я завтра с утра поеду свою подругу навестить. Представляешь, я уже сколько здесь, а ей позвонила только сегодня, с вами тут закрутилась. Если бы ты знала, как она обижалась! Она, между прочим, живет вместе с сыном в отдельном коттедже. Завтра же еду, я уже и с Данечкой договорилась, он меня утречком отвезет. Что ты говоришь? Ты будешь волноваться? Не стоит, я оставлю ее адрес и телефон.

Клавдия и не думала что-то говорить – хочет маменька ехать к подруге, пускай едет, тем более что отвезет Данил, а значит, посмотрит, что там за подруга.

У Клавдии сегодня было замечательное настроение. Давненько она не чувствовала себя так легко. Ей и на самом деле казалось, что они спасли парня от неизлечимой болезни. Уже казалось, что ей по плечу любое дело и завтра они обязательно отыщут псевдопапашу, а он поможет им выйти на след преступника. Именно здесь, чудилось Клавдии, и таится разгадка смерти Марии. Только она еще не знала, кого ей следует искать. Хотя нет, не так: почти знала.

Акакий весь вечер хмурился, и у него был к тому существенный повод. Во-первых, он снова и снова вспоминал, как кинулся в объятия совершенно чужого сына, которому такие «папаши» обрыдли хуже горькой редьки, во-вторых, до слез трогало отношение его близких к случившемуся, а в-третьих, было обидно, что матушка как-то уж очень быстро забыла про свой дорогой домик. А его, между прочим, можно было бы продать и купить здесь небольшой коттеджик, не хуже, чем у Агафьи Эдуардовны.