Шарлотта проследила за его взглядом и увидела, что гигантская волна, набирая скорость и высоту, с ревом несется к берегу. В самом центре этой волны, в красивой, завивающейся части, которую Шарлотта мысленно сравнила с очаровательным водяным туннелем, проступила фигурка серфера. С грацией танцовщика он балансировал на доске как будто без всяких усилий. Темные волосы развевались позади него. Высокий, с мускулистой грудью в блестящих каплях воды и пота, он улыбался – так, словно переживал лучшие мгновения своей жизни.

– Йоу-ху! Двойной оверхэд,[40] чувак! Бастьен, ты ее делаешь! – Второй парень добрался до пляжа и кричал серферу, сложив ладони рупором.

Шарлотта даже не взглянула на него. Она не могла оторвать глаз от серфера. Оседлав огромную волну, он вместе с ней приближался к берегу. Теперь она видела его глаза, которые потрясли ее своей сверкающей бирюзой – так странно напоминающей цвет ее собственных глаз.

Волна неумолимо надвигалась… и, наконец, серфер изящно спрыгнул с доски и сошел на берег под аплодисменты и улюлюканье друга. Серфер повернулся и поклонился океану, как будто благодарил его за эту сумасшедшую гонку.

Выпрямившись, он повернул голову и встретился взглядом с Шарлоттой.

Она видела, как он замялся в нерешительности и даже споткнулся на секунду, когда его накрыло набежавшей волной, но быстро обрел равновесие и кивнул ей – очень по-южному, по-джентльменски, что определенно одобрила бы бабушка Мирти.

– Привет, cher.[41]

Его голос был глубоким и бархатистым. И Шарлотта подумала, что его акцент – самое сексуальное из всего, что она когда-либо слышала.

– Доброе утро, – машинально произнесла Шарлотта.

– Какая ты милая. Douces comme du miel.[42] Я – Бастьен. А это – мой podna[43], Дикки.

Шарлотта чуть не выпалила свое имя. Часть ее хотела выложить ему сразу все: имя, номер телефона, номер страхового свидетельства и адрес. Все-все-все, лишь бы он позвонил и поговорил с ней еще раз этим божественным голосом. Но она не могла рассказать ему всего. Да он бы и не захотел услышать всего, и потому она не собиралась говорить ничего.

Но он смотрел на нее. Можно сказать, рассматривал, переводя взгляд с ее длинных голых ног на мальчишеские шорты, пляжную рубашку, мокрую насквозь и прилипшую к коже. Он смотрел не то чтобы с вожделением, но пристально и с очевидным интересом, и по спине Шарлотты пробежала знакомая дрожь страха.

Она нацепила маску того, что ее мать назвала бы «элементарной вежливостью, но не приглашением», и с характерным акцентом красавицы-южанки вымолвила:

– Рада познакомиться, Бастьен. Хорошего дня.

Гиперсексуальный красавец Бастьен открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но Шарлотта пренебрежительно махнула ему рукой, быстро повернулась спиной, подхватила свой рюкзак и, даже не оглянувшись через плечо, поспешила вдоль берега прочь.

Может быть, когда-нибудь… с тоской подумала Шарлотта. Может быть, когда-нибудь я смогу, ничего не боясь, разговаривать с таким красивым парнем, как Бастьен, но сегодня не тот день…

Бастьен

– Оказывается, нужно всего лишь поставить тебя перед красивой штучкой, чтобы выжать из тебя сразу столько слов. – Дикки обхватил Бастьена за плечи. – Что ты там наплел ей, а?

Бастьен увернулся от панибратских объятий. Эта девушка – не какая-то штучка. Она – ange. Ангел. Ее волосы, распушенные соленым ветерком, нимбом сияли над головой. А эти руки, длинные и нежные, покрытые белоснежным пушком, могли в любой момент раскрыться крыльями, которые, он знал, прятались, сложенные, где-то внутри, готовые унести ее из этого жестокого мира. Она приземлилась прямо перед ним, и он заговорил с ней – так, как только и умел.

– Douces comme du miel. – Попытка Дикки повторить фразу Бастьена провалилась. Прожевав незнакомые слова, он выплюнул их совершенно искореженными. – Надо запомнить, вверну при случае. Ты, наверное, берешь девчонок своим акцентом и всем этим по-иностранному звучащим дерьмом. Черт, почему я вырос не в Аркаде?

– В Акадиане, – поправил его Бастьен, пообещав себе, что в последний раз делает это, обходясь без кулаков. В общем-то, Дикки мог показаться вполне сносным парнем, если свыкнуться с его мерзкопакостной стороной. К несчастью, Бастьен обнаружил, что она-то как раз и составляла 99,9 процента его личности, но решил, что негоже постоянно бесить младшего брата босса. Не так он хотел прожить эту часть своей жизни, какой бы короткой она ни оказалась, прежде чем неодолимое беспокойство и море погонят его дальше.

– Да, в Акадиане. А я что сказал?

Бастьен провел языком по зубам, чтобы скрежетом не стереть их в порошок. Сколько раз надо объяснять этому мальчишке? Сестра даже подсунула ему статью о происхождении каджунов и приходах, составляющих Акадиану, – но хоть бы что-то отложилось в его куриных мозгах!

– Ты должен сказать мне, что это значит… douces comme…

– Couillon[44], – проворчал Бастьен, не желая больше слушать, как Дикки коверкает его язык.

– И что это значит?

– Сладкая как мед.

– Ох и скользкий ты тип!

Скользкий, верно подмечено. Скользкий, как нефтяная пленка. Скользкий, как сточные воды. Скользкий, как все, что сбрасывают и сливают в необъятную бездну под названием Океан, где оно покрывает, душит и отравляет все живое, пока не останется ничего – только холодное безмолвие.

С серфом под мышкой Бастьен бросился обратно к морю. Он зашел на глубину, где сердитые волны лизали его голый торс и заглушали крики и вопросы Дикки. Ему хотелось увидеть своих океанских тварей, почувствовать их под собой и вокруг, чтобы они напомнили ему, кто он такой.

Он не был скользким типом до наступления тишины.

Скользким типом был его отец.

Хитростью и деньгами богатый мистер Тибадо заманивал молодых женщин в супружескую постель. Окутывал атласными словами и шелковистыми обещаниями. И плевать, что застукают.

Деньги решали все проблемы.

Все, кроме проблем матери Бастьена.

Деньги держали ее, как приклеенную, с мерзкой жидкостью в бокале и ненавистью во взгляде. Но мистер Тибадо едва ли это замечал. Он шнырял туда-сюда, швыряя сладкие пустышки в протянутые руки жены. А потом – опять, как сон, похожий на кошмар, – исчезал и возвращался, усыпанный блестками, благоухающий ванилью, сладостью, похотью и секретами. И тишина укрывала их дом погребальным саваном.