Эта семья умерла.

Пусть покоится, разбитая вдребезги.

Прижавшись животом к светящемуся фениксу, Бастьен погреб к проему в самом центре волны. Он ухватился за край доски и с удивительной легкостью пробился сквозь пульсирующую, турмалиново-синюю, стекловидную стену. Потом сделал глубокий вдох и нырнул под воду, когда еще один вал пронесся над головой.

Океан должен успокоиться, чтобы я мог их увидеть, подумал он, делая быстрый вдох в ожидании следующей волны. Но она не пришла. Океан смягчился, утихомиривая бушующие воды, пока Бастьен напряженно всматривался в синюю бездну. Он уселся на доску верхом, свесив ноги с обеих сторон, и шевелил пальцами в воде.

Они должны были появиться, чтобы успокоить его, заверить в том, что он не такой, как его отец, хотя в нем и течет отцовская кровь.

Бастьен почувствовал их прежде, чем увидел. Вода как будто остыла и сгустилась на мгновение, когда три величественных, призрачных существа поднялись из глубин навстречу ему. Они могли бы напугать его, эти гигантские чудища, подступившие к самой поверхности воды. Их огромные китообразные тела окружили его, пока он, верхом на серфе, одиноко покачивался на воде. Это могло бы стать началом множества фильмов про нападения акул, но он ни за что не ушел бы. Впервые он увидел их во время одной из поездок в Залив всей семьей – он сидел тогда на паддлборде на глади океана, пока родители плавали с масками рядом. Он спросил, видят ли они этих существ, чувствуют ли холодную толщу воды, но мать с отцом лишь смеялись, брызгали на него водой и просили не пугать их, потому что океан и без того необъятный и зловещий.

Но это было в прошлом.

Задолго до предательства и мертвой тишины.

Бастьену не хотелось задерживаться в прошлом.

Хотя на самом деле он так и не понял, почему они называли океан необъятным и зловещим. Став старше, он обнаружил, что талассофобия, боязнь моря, действительно существует. Дикки сказал как-то, что опасается выходить далеко без лодки. Что океан похож на Юпитер или Сатурн, «таинственную планету, которую мы никогда до конца не изучим и не поймем». Это была самая умная мысль, когда-либо высказанная Дикки. Но если океан подобен неизведанной планете, тогда Бастьен – Нил Армстронг.

Погружаясь в воду, он чувствовал все склоны и обрывы, пещеры и темные глубины, приливы и отливы.

Океан нельзя назвать непознанным. Его просто неправильно понимали.

Вода снова остыла, когда появилось еще одно существо, присоединяясь к собратьям, которые кружили вокруг Бастьена.

– Подскажите, – он окунул пальцы в воду, – как мне отмыться от mon père. – От моего отца.

Они всегда молчали, его существа, и Бастьен впервые задался вопросом, слышит ли их кто-нибудь там, в океане.

ФОСТЕР

Фостер готова была передушить ненавистных кур. Всех до одной. Чтоб подохли. Она со стоном перевернулась на живот и накрыла голову подушкой. Казалось, она только-только рухнула на кровать, закрыла глаза, сделала глубокий вдох – и вот уже утро. И о том, что уже утро, она знала не потому, что светило солнце. О, нет. На окнах в спальне Фостер висели плотные шторы, которые не пускали в дом этого негодника, просыпающегося ни свет ни заря. О том, что уже утро, она узнала по кудахтанью и кукареканью – или как там еще назвать эти мерзкие звуки, разбудившие ее в такую рань.

– Чертовы куры, – простонала она, сбрасывая подушку на пол и усаживаясь в постели. Зевнув, она вытянула руки над головой и, прищурившись, посмотрела на светящиеся красные цифры на будильнике. Восемь двадцать три. Не так уж и рано. По крайней мере, теперь, когда она скорректировала свой режим дня так, чтобы они с Сабиной могли поболтать, пока Финн кормит зверинец и до того, как Сабине нужно ехать на занятия. До встречи оставалось примерно полчаса.

Фостер отключила будильник, чтобы он не мучил ее своим сердитым звоном, и поплелась за угол в ванную. Она выдавила пасту на зубную щетку, гадая, успеет ли за полчаса избавиться от мятного привкуса во рту. Аромат зубной пасты безнадежно портил вкус веганских булочек, а именно из-за них Фостер каждое утро с таким нетерпением ждала приезда Сабины.

Но нет, она лукавила. Сабина была лучшей частью этих визитов. Фостер нравилась их новая традиция. Это приближало ее еще на шаг к ощущению, что она действительно дома, в кругу семьи. А о большем она и не мечтала. Что может быть лучше, чем простое, настоящее чувство принадлежности? Но так много времени прошло и так много всего случилось с тех пор, как она наслаждалась ощущением дома на крыше особняка или на посиделках с Корой за сморами, что Фостер начала задаваться вопросом, а не иллюзия ли все это. И, может, она придумала себе это чувство? Может, лишь убедила себя в принадлежности к семье и дому. Но эти дни на Земляничных Полях с Тейтом, а теперь и с Сабиной и Финном давали ощущение такого тепла и уюта, что ей казалось, будто она возвращается из долгого путешествия и вот-вот постучится в родную дверь.

Фостер сунула зубную щетку в рот.

Сентябрь стал для Фостер месяцем всего первого: первой лучшей подруги, которую она отказывалась называть «подружкой», как ни настаивала Сабина; первого свидания с «бойфрендоподобным» парнем; первого парения в воздухе; первого опыта самостоятельной жизни без присмотра взрослых; первой попытки спасти жизнь двум таким же мутантам-уродам, только связанным с водой.

Она сплюнула, прополоскала горло и снова сплюнула.

Последний пункт она решила пока мысленно отложить. До восемнадцатилетия тех детей оставалось еще два дня, и хотелось надеяться, что за это время не случится никаких катастроф на воде и спасать подрастающее поколение не придется. Да, надо отпустить ситуацию. Выбросить это из головы. К черту. Пусть будет проблема для будущей Фостер.

Урчание в животе напомнило, что нынешняя Фостер вряд ли вытерпит еще полчаса в ожидании веганских булочек.

Она поспешила по коридору, заглянув в комнату Тейта, прежде чем спуститься вниз. Конечно, его уже и след простыл. Кровать была застелена, и всюду царил идеальный порядок, как если бы каждое утро его наводил какой-то волшебник. Вот бы Фостер капельку этой магии! Она почти вприпрыжку сбежала с лестницы, наконец-то ощутив прилив сил. Темнота комнаты соскользнула с нее, как ненужный покров, и солнечный свет, отражавшийся в зеркалах, разбрасывал смешных зайчиков по полу и стенам, целуя ее обнаженную кожу.

– Яичница, – произнесла она с бодрой решительностью. – Я пожарю яичницу, пока не приехала Сабина и не высказалась по-вегански неодобрительно о моем жизненном выборе. – Она бросилась на кухню и, схватив миску из шкафа, сунула ноги в кеды. – И этот выбор никак не связан с курами, которые разбудили меня своим кудахтаньем, – сказала она, обращаясь к некоему внемлющему ей божеству. В ней говорила не досада. Это подавал голос желудок.

По дороге к курятнику Фостер остановилась, размахивая руками – и миской – над головой в попытке привлечь внимание Тейта с другого конца широкого пастбища. Куда там! Он был поглощен своими лошадьми. Во всяком случае, все упорно называли их именно так, хотя ее по-прежнему трясло от одного вида этих гигантов. Она вздохнула и продолжила свой короткий путь к куриным квартирам. Для Фостер эти две кобылы навсегда останутся динозаврами, а те, кто скачет на них верхом, – сумасшедшими.