Ветер окреп, и, когда мы перевалили через гребень холма, Атлантика загрохотала оглушительно. На пляже никого. Океан бурлил, вскипал барашками, волны яростно бились о берег, и лишь эти белые водяные взрывы пятнали купол черноты, объявшей нас.

Впереди на берегу фасадами к востоку развернулись кондоминиумы и особняки – все темны, все заколочены на зиму, – а поодаль от фонарей вдоль воды вздымались крутые обрывы Монтока.

Лестница Дюшана.

Подсказка, мягко говоря, двусмысленная. Аллюзию я уловил: кубистское полотно Марселя Дюшана «Обнаженная, спускающаяся по лестнице, № 2» 1912 года. Мы с Норой перед отъездом погуглили картину, хотя поди пойми, как связать ее с этим пляжем.

Я обернулся к Хопперу, но тот убрел к воде и там застыл – пальто хлопает за спиной, морская вода пенится под ногами. Сумрачно и меланхолично он созерцал грохочущие волны – хоть бы в объятия морской пучины не шагнул.

– Нам сюда! – позвал я, еле перекрикивая ветер.

Хоппер, видимо, услышал и зашагал за мной.

Прогулка не задалась.

Недавний шторм усыпал пляж мусором – спутанными косицами водорослей, битыми раковинами, бутылками и камнями, из песка тянулись длинные костлявые руки плавника. Мы плелись, и ветер, воодушевившись, пихал нас, карябая и кусая соленым воздухом. Мы миновали несколько кварталов приземистых кондоминиумов с пустыми подъездами и стоянками, мотели с темными вывесками, зазывавшими в гости. Я разглядывал каждую битую лестницу наверх, искал хоть какого следа жизни – и не находил.

Мы здесь были одни.

Спустя двадцать минут мы вышли из Монтока на серферский пляж Дитч-Плейнз. Он тоже пустовал – только в песок зарылась потерянная ножная петля от доски. Взбираясь на валуны, я не успел отскочить, когда налетела волна, и очутился в ледяной воде по голень. Про русского вора в законе придется забыть: когда доберусь, буду, блин, вылитый Том Хэнкс в «Изгое».[51]

Если доберусь.

Пляж ощутимо сужался, и вдоль побережья мускулистыми шишковатыми плечами вздувались утесы. Впереди виднелись только поместья за многие миллионы долларов, а тайная тусовка очень вряд ли обнаружится в одном из них. Проливая слезы на ветру, я различал черные силуэты пляжных домов, примостившиеся в вышине на утесах, но ни единого огонька.

Oubliette. Забытое место.

Может, там веселятся в темноте.

Хоппер ушел вперед. С упрямой решимостью, вперив взгляд в песок, он молча шагал, как будто не чувствуя ни холода, ни прибоя, промочившего ему «конверсы» и подол пальто. Я прибавил шагу, лучом фонарика обмахивая скалы, пустые крабовые панцири, водорослевое макраме. Хоппер ждал меня у подножия деревянной лестницы.

Ступени вели к дому, притаившемуся высоко над обрывом.

– Может, здесь? – крикнул Хоппер.

Лестница ничем не напоминала картину.

Я потряс головой:

– Пошли дальше.

Мы двинулись вперед и, не прошло и десяти минут, добрались до следующей лестницы – эта наполовину развалилась. На первый взгляд я и в ней не обнаружил никаких намеков на Дюшана, но затем, поводив фонариком, с удивлением заметил, что ступени повыше и впрямь кубистские. Грубо сбитые занозистые куски плавника непредсказуемым зигзагом взбирались по голому обрыву и исчезали за вершиной. Не столько лестница, сколько шаткая стремянка, из последних сил державшаяся за скалу.

Однако это была здесь вторая лестница. А в названии картины фигурировал «№ 2».

– Видимо, тут! – крикнул я.

Хоппер кивнул и запрыгнул на первую ступеньку. Пять футов от земли – на песке валялись расщепленные обломки нижних ступеней и перил. Вся конструкция зловеще тряслась под его весом, но Хоппер лез дальше и наконец вскарабкался туда, где сохранились перила и было за что уцепиться.

Я шагнул на первую ступень и, велев себе не смотреть вниз, тоже полез. Сырые и прогнившие доски проседали под ногами. Один раз ступень под Хоппером треснула пополам, нога провалилась сквозь еще две гнилые доски, и он повис на перилах, а я пригнулся, чтобы не получить по физиономии гвоздями от просвистевших мимо деревяшек.

Хоппер вскарабкался на следующую ступеньку, которая его выдержала, и снова припустил вверх по скале. Вскоре он исчез на вершине. Когда туда дополз я, пришлось подтягиваться до белизны костяшек, потому что последних ступеней не было вовсе. Я выпрямился в высоком песколюбе и выключил фонарик.

Мы выбрались к кому-то на задний двор.

За ухоженным газоном, крытым бассейном и островками поздней черемухи возвышался особняк с кедровой кровлей – ни огонька, ни звука.

Второй час ночи, сообщили мне часы.

– Может, мы опоздали, – прошептал я.

Хоппер смерил меня взглядом:

– По-моему, тебе надо бы из дома выходить почаще.

И сквозь заросли ирги неторопливо зашагал по тропинке к дому. Когда до заднего патио нам оставалось ярдов двадцать, дверь в доме нежданно распахнулась. Воздух наполнила густая пульсация музыки. Плитняк залило водянистым белым светом.

Мы застыли, распластавшись по ограде вдоль тропинки.

Долговязый паренек в черном барном фартуке поволок через патио гроздь мусорных мешков и по одному пошвырял их через парапет. Раз за разом ночь разрывал звон бьющегося стекла. Все выбросив, парнишка вернулся в особняк и с силой захлопнул дверь.

Дом снова объяла тишина.

С минуту мы ждали, слыша только ветер и далекий рев океана внизу.

Затем, обменявшись кивками, бегом одолели финишную прямую – через патио и вверх по ступеням. Хоппер дернул дверь. Она легко открылась, и мы скользнули внутрь.

49

Судя по всему, очутились мы в кладовой.

Верхний свет не горел, холод стоял собачий. Кажется, мы были одни. Вокруг громоздились большие деревянные ящики и коробки, к стене прислонилась тачка. Я почитал ярлыки на ящиках. «Реми Мартен». «Водка „Дива“». «Шато-лафит». «Ямайский ром „Рэй и Племянник Лимитед“».

Небедно люди живут. Вдоль стены выстроились пузатые стальные холодильники, а в нише за ними на крюках висели черные брюки и рубашки – видимо, официантская униформа. В центре стоял длинный деревянный стол, заваленный припасами. Я разглядел груду белых кирпичей в целлофане – кокаин, каждый кирпич на кило, всего не меньше сотни. Плюс четыре переносных сейфа на замках, металлическим кабелем притороченные к ножкам стола.

– Дьюти-фри в Картахене, – пробормотал я.

Хоппер тоже подошел, воздел бровь: