— Дальше… я там больше не живу.

Он нахмурился, но миновал перекресток.

— Живешь отдельно от семьи?

— Доктор Уилер, какая это семья — одно название. Только папа, а он… сами знаете. Изменился.

— Тяжело с ним говорить?

— Раньше было тяжело. Теперь он вдруг стал разговорчивым, но от этого только хуже. Мне кажется, одно из условий сделки по вечной жизни — понять, каким дерьмом ты был. Он решил, что слишком меня шпынял, и теперь не знает, что делать. Хочет извиниться или исправиться.

— А ты этого не приемлешь?

Она резко помотала головой:

— Я к этому не готова. Господи, совершенно не готова. С тех пор как он изменился, даже рядом с ним быть — сущая пытка. Он и выглядит иначе. Помните, каким он был здоровяком? Теперь — кожа да кости. У него подходящей одежды не осталось. Он как будто… — Бет долго подбирала слово. — Опустел. — Правым указательным пальцем она начертила овал на запотевшем стекле. Нарисовала глаза, ресницы, поджатые губы. Автопортрет. — Я решила поселиться в мотеле «Корона». У набережной, за паромной переправой.

На следующем перекрестке Мэтт повернул направо, в туманно-дождливую пустоту.

— Можно найти что-нибудь получше мотеля. Вон как Том Киндл.

— Номера там вместительные. Мини-кухня есть, так что я сама готовлю. Справляюсь.

Дождь снова стал ледяным и застучал по крыше машины. Мэтт сбавил скорость у знака с надписью «Мотель „Корона“», и автомобиль слегка повело на льду. Он сообразил, что за всю дорогу от дома Тома Киндла не встретил ни одной машины.

В номере Бет горел свет. Она не выключала его, чтобы находить дорогу ночью.

— На этой громадной парковке чувствуешь себя одиноко. — Она наклонила голову. — Заглянете?

— Бет, дороги с каждой минутой все хуже.

— Хотя бы до двери проводите.

Он согласился… хотя покидать сухой салон автомобиля было в какой-то мере безответственным.

Бет заняла номер на первом этаже с табличкой «112». Дверь была не заперта. Внутри их встретил желтый свет лампы.

— Зайдите, — настаивала Бет. — Скажите, что здесь мило. Господи, как хочется услышать это хоть от кого-нибудь.

Он вошел. Внутри было жарко из-за обогревателя. Бет украсила неброский номер дешевыми репродукциями картин в пастельных тонах, изображениями котят и уютных фермерских домиков. На кровати было расстелено сшитое вручную одеяло. Бет проследила за взглядом Мэтта:

— Единственное, что я забрала из дома. Спала под ним с самого детства. Его связала моя бабушка. — Она села на кровать и погладила одеяло. — Можно не обращаться к вам «доктор Уилер»? На вечеринке все звали вас просто Мэттом.

— Ладно, давай на «ты».

— Мэтт… если хочешь, можешь остаться на ночь.

Он отчасти ожидал такого предложения, но в то же время был удивлен, если не ошарашен.

— Куда тебе ехать в такую погоду? Там просто ужасно. — Бет начала расстегивать рубашку. — В последнее время я почти не вижусь с Джоуи. Он днями и ночами сидит у Киндла, возится с этим долбаным радио. Было бы не так тяжело… я знаю, Джоуи не подарок, но… только он говорил мне, что я красивая. — Она помолчала, чтобы посмотреть, как отреагирует Мэтт. — Больше никто.

Бет выскользнула из рубашки. Ее кожа была идеальной, розовой, без единого прыщика. Груди маленькие, соски почти как у ребенка. На ключице — веснушки. Почему он не нашел что сказать? Рот как будто отсоединился от тела. Он потерял дар речи.

«БЕСПОЛЕЗНАЯ», — гласили маленькие синие буквы на ее плече.

— Мне двадцать, — сказала Бет. — Думаю, ты видел меня голой начиная лет с десяти. Но никогда не говорил, что я красивая. Наверное, врачам не положено. Мэтт. Мэттью. Мэтт… я красивая?

— Бет, я не могу остаться.

Она расстегнула джинсы, сняла их и села обратно на кровать. Нахмурилась. Затем в неожиданном приступе стыдливости сложила руки на коленях.

— Вот дерьмо, зачем я это делаю? — Она умоляюще посмотрела на Мэтта. — Тяжело все время быть одной. Город опустел. Дело не в том, что все по домам сидят. Мне кажется, люди в самом деле начали пропадать. Не знаю, что с ними происходит. Валяюсь здесь, думаю об этом и боюсь, мать его. Это грустно и страшно. Я не люблю быть одна. Ты точно не останешься?

— Извини.

— Вот так просто?

— Это не просто.

Действительно, ничего простого: ей на двадцать лет меньше, чем Мэтту, она — уже не ребенок, он — еще не старик. Один вид ее приводил в возбуждение. Мэтт ни с кем не делил постель с августа, когда в последний раз переспал с Энни Гейтс. Бет была права насчет города. Он опустел, стал пугать, и прикосновение другого человека могло бы совершить настоящее чудо в стылую зимнюю ночь.

Но Бет была ранимой и чересчур навязчивой, что грозило непредсказуемыми последствиями.

Бет смущенно улыбнулась.

— По правде говоря, — она окинула его взглядом, возможно заметив, как выпятились его джинсы, — я тебе верю. Тебе хочется остаться, но ты считаешь, что это может быть… опасно? Подходящее слово?

Он кивнул.

— Да, — сказала она. — Я опасная. — Она растянулась на кровати, с жеманным и одновременно усталым видом. — Может, не стоило столько пить…

— Думаю, мы все слегка перебрали.

— А может, я просто негодная мелкая засранка, как говаривал папаша.

Мэтт ехал домой по льду и сквозь лед, в ледяной темной ночи.

Дома тоже было темно. Поскрипывали и пощелкивали обогреватели. Рэйчел не было.

Мэтт понадеялся, что в этот Рождественский сочельник она спит в теплом месте.

Но сочельник прошел; Мэтт сообразил, что в полночь, еще до того, как он уехал с вечеринки, началось 25 декабря. Уже настало рождественское утро.

К полудню лед на улицах почти растаял. Мэтт поехал к ратушной площади и во второй раз подошел к «помощнику».

На нем было зимнее пальто и шарф, связанный еще Селестой в незапамятные, допотопные времена. Под ногами хрустела промерзшая трава.

Мэтт встал рядом с «помощником», на расстоянии вытянутой руки. Рэйчел утверждала, что инопланетное устройство могло говорить, но где был его рот? А как насчет глаз? Могло оно видеть Мэтта? Знало ли, что он рядом?

Вероятно, знало.

Сначала Мэтт обругал его. Назвал гребаным захватчиком, чудовищем, долбаной бессердечной каменюкой, памятником неуместной жестокости, которой была подвергнута Земля.

Он едва удержался, чтобы не ударить «помощника», — почувствовал, что тот неуязвим и он, Мэтт, разобьет в кровь руки о неподатливую поверхность.

Мэтт ругался, пока не закончились слова, способные выразить его гнев.