Монк молчал.

– Разузнай, кто они, если, конечно, сумеешь, – продолжал Ранкорн. – И сообщи своей клиентке. Но если она спровоцирует нападение местных на виновных, может, даже убийство, тогда придется включиться нам. Убийство – совсем другое дело. Мы вынуждены будем действовать, пока не найдем убийц. Ты этого хочешь?

Ранкорн был прав, приходилось это признать, хотя Монка душила ярость.

– Я узнаю, кто они, – сказал он еле слышно. – И докажу… не Виде Хопгуд и не тебе. Я докажу это их собственному треклятому обществу. Я их уничтожу! – С этими словами он развернулся и вышел из кабинета.

На улице стемнело и шел снег, но Уильям почти ничего не замечал. Ярость пылала в нем с такой силой, что обыкновенный ледяной ветер остудить ее не мог.

Рис шел на поправку очень медленно. Доктор Уэйд сообщил, что удовлетворен темпами заживления поверхностных ран. Из комнаты Риса он вышел серьезным, но не таким озабоченным, каким входил туда, как всегда, предупредив Эстер, что осмотрит больного один. Учитывая расположение некоторых ран и естественную для молодого человека стыдливость, такое пожелание представлялось вполне объяснимым. Для него Эстер не была безликой медсестрой, как для солдат в госпиталях Крыма. Тех было так много, что она не успевала с кем-то подружиться, разве что в моменты крайней опасности становилась для кого-то ближе. Для Риса же мисс Лэттерли сделалась кем-то бо́льшим, чем просто сиделка, заботившаяся о его нуждах.

Вместе они провели многие часы; Эстер разговаривала с юношей, читала, иногда они смеялись. Она знала его семью и друзей – например, Артура Кинэстона, а теперь еще и его брата, Дьюка, молодого человека, который показался ей не столь привлекательным.

– Удовлетворительно, мисс Лэттерли, – сказал Уэйд, скупо улыбаясь. – Кажется, все не так уж плохо, хотя обольщаться я не советовал бы. Конечно, он еще не выздоровел. Вы и дальше должны заботиться о нем с величайшим тщанием.

Сдвинув брови, он пристально взглянул на Эстер.

– И я настоятельно напоминаю, как важно, чтобы его не раздражали, не пугали и не причиняли ему прочих душевных волнений, которых необходимо избегать. Не позволяйте этому молодому полицейскому или кому-либо другому принуждать Риса к воспоминаниям о той ночи, когда он получил повреждения. Надеюсь, вы меня понимаете? Вижу, что да. Догадываюсь, что вы в полной мере представляете себе его страдания и сделаете все, даже подвергнув себя опасности, чтобы защитить его. – Щеки у доктора порозовели. – Я высокого мнения о вас, мисс Лэттерли.

Эстер почувствовала, как внутри у нее разливается тепло. Простая похвала от столь уважаемого коллеги звучала приятнее самой изысканной лести от человека несведущего.

– Благодарю вас, доктор Уэйд, – тихо сказала она. – Постараюсь, чтобы у вас не появилось оснований считать иначе.

Неожиданно врач улыбнулся, словно вдруг забыл о заботах и событиях, которые свели их вместе.

– Я в вас не сомневаюсь, – ответил он, слегка поклонился, прошел мимо Эстер к лестнице и спустился к Сильвестре, ожидавшей его в гостиной.

Сразу после полудня Эстер занялась мелкими хозяйственными заботами: отстирала пятна крови с ночной рубашки Риса в тех местах, где та проступила из-под сдвинувшихся повязок на еще не закрывшихся ранах; починила наволочку, чтобы маленькая дырочка не превратилась в большую; расставила в определенном порядке книги на полке в спальне. Потом в дверь постучали, и, когда она ответила, горничная сообщила, что некий джентльмен просит встречи с ней и ждет в приемной экономки.

– Кто же это? – удивилась Эстер.

В первый момент она подумала о Монке и сразу поняла, что это маловероятно. Просто мысль о нем постоянно присутствовала на границе подсознания. Должно быть, это Ивэн пришел заручиться ее помощью в разгадке трагедии с Рисом или узнать побольше о семье, об отношениях между отцом и сыном. Раздосадовало только кольнувшее вдруг чувство разочарования. В любом случае ей нечего сказать Монку.

Но что сказать Ивэну, Эстер тоже не представляла. Долг велел ей говорить правду, но хочет ли она ее знать? Верность профессии и чувства подталкивали ее на сторону Риса. К тому же ее наняла Сильвестра, а это требовало соблюдения порядочности.

Поблагодарив горничную, Эстер закончила со своими занятиями, спустилась вниз, открыла обитую зеленым сукном дверь, прошла по коридору в приемную экономки и, без стука толкнув дверь, вошла.

Вошла и замерла на месте. Посреди комнаты стоял Монк – стройный, элегантный, в прекрасно сшитом пальто. Выглядел он так, словно ждал Эстер с нетерпением и уже готовился вспылить.

Она прикрыла за собою дверь.

– Как твой пациент? – спросил Уильям с видимым интересом.

Это вежливость – или у него имелась причина задать подобный вопрос? А может, спросил так, чтобы просто что-нибудь сказать?

– Доктор Уэйд говорит, что Рис идет на поправку, но до выздоровления еще далеко, – ответила Эстер несколько принужденно, сердясь на себя за то, что рада видеть Монка, а не Ивэна. Нечему тут радоваться. Их ждет еще одна бессмысленная ссора.

– А у тебя не сложилось собственное мнение? – Он поднял брови; голос звучал критически.

– Конечно, сложилось, – ответила она. – Думаешь, тебе полезнее узнать мое мнение, чем мнение доктора?

– Вряд ли.

– Я тоже так думаю. Поэтому повторяю тебе его слова.

Монк вдохнул и резко выдохнул.

– И он до сих пор не говорит?

– Нет.

– И не общается другими способами?

– Если ты имеешь в виду устно или письменно, то нет. Он не может держать ручку, чтобы писать. Кости еще не срослись. По твоей настойчивости догадываюсь, что у тебя профессиональный интерес? Не понимаю, зачем тебе это. Рассчитываешь, что ему известны обидчики женщин в Севен-Дайлзе?

Монк сунул руки в карманы, посмотрел в пол, потом поднял взгляд на Эстер. Выражение его лица смягчилось, настороженность исчезла.

– Мне бы хотелось верить, что он не имеет к ним никакого отношения. – Он встретился с ней взглядом, твердым и ясным, и внезапно Эстер вздрогнула при мысли о том, как хорошо они друг друга знают, сколько вместе пережили – поражений и побед. – Ты уверена, что это так?

– Да! – поспешно ответила она и тут же по его глазам, по своим внутренним ощущениям поняла, что говорит неправду. – Ну, не совершенно. Я не знаю, что случилось. Знаю только, что это было ужасно, так ужасно, что он онемел.

– Это действительно так? Я хотел спросить, он и в самом деле не в состоянии говорить? – Вид у Монка был виноватый – ему очень не хотелось причинять ей боль. – Если ты скажешь «да», я поверю.

Она прошла в глубь комнаты, поближе к Монку, и остановилась перед ним. В небольшом камине за черной решеткой весело пылал огонь, рядом стояли два стула, но ни он, ни она их как будто не замечали.