Внезапно поднимается настоящий ураган. Снег вздымается с такой силой, что невозможно разглядеть соседние самолеты, летящие вплотную друг к другу.

В кабине пилотов возникает беспокойство, которое передается пассажирам. Кто-то стонет, у кого-то начинается рвота – укачало. Нас бросает из стороны в сторону, нужно крепко держаться. Вдруг под нами я вижу Ловать. Чтобы защититься от пулеметного огня русских и от их зенитной артиллерии, пилот опустился как можно ниже. Вокруг все трещит и сверкает, словно началось светопреставление. Самолет почти лежит на брюхе. На другом берегу машина снова взмывает ввысь и несется прямо над кронами деревьев. В какой-то момент до слуха доносится глухой металлический удар. Один раненый от страха поднимается и начинает бездумно кричать. Я быстро подползаю к нему.

– Спокойно, дружище, все уже закончилось, – утешаю я его, укладывая обратно на носилки, а сам остаюсь сидеть рядом с ним. Нельзя допускать панику в воздухе.

Сквозь густую мглу и снежные тучи мы мчимся дальше над русскими позициями на совсем небольшой высоте, постоянно рискуя столкнуться с одной из соседних машин. Отвратительная мысль. Время тянется бесконечно медленно.

Проклятый полет! Постепенно раненые смирились с судьбой, никто не говорит ни слова. Слышится лишь мощный, утомляющий рев моторов и чувствуется, как машина борется с бурей.

Вдруг небо проясняется, на какое-то мгновение можно взглянуть вниз. Я узнаю извилины белой речной полосы. Должно быть, это Полисть, значит, мы пролетаем как раз над линией фронта под Старой Руссой. Еще несколько мгновений – и мы над немецкой территорией. Поднимаемся выше, добрый знак.

– Мы сделали это, господа! – кричу я в полный голос. – Мы прорвались!

Это вновь вселяет во всех уверенность и мужество.

Небо проясняется. Остальные самолеты немного поотстали, но теперь ряды снова смыкаются, несмотря на порывистый северный ветер. До места посадки на юге Пскова осталось лететь всего час. Все самое страшное позади, можно вздохнуть с облегчением.

На горизонте появляется Псков, самолеты кружат в воздухе и снижаются. Наконец машина содрогается, соприкоснувшись с землей. Немного жесткая посадка, наш «юнкере» еще раз подпрыгивает, затем катится по полосе, разворачивается и останавливается. Моторы глохнут. Все закончилось удачно. С благодарностью я жму пилоту руку.

– Было довольно скверно, – говорит он грустно, – на машине остались следы от снарядов. Один наш самолет остался на Ловати.

Мы совсем ничего не заметили. Бедные солдаты!..

Возвращаться в Порхов уже слишком поздно. Я прошу, чтобы меня разместили на ночлег. На следующее утро Густель встречает меня и отвозит обратно в Порхов. Товарищи налетают на меня с вопросами. Форстер вернулся уже давно. Предстоит много работы, нужно писать отчеты.

На территорию расположения армии проникает сыпной тиф, он распространяется в тылу с угрожающей скоростью. Теперь, помимо ужасающего зимнего бедствия, на наши головы свалилась эта зараза.

17 марта. Сегодня предстоит нечто особенное – съездить в Хилово, в специальный госпиталь для заболевших сыпным тифом. Мне обязательно нужно подробнее изучить картину заболевания, поскольку при сыпном тифе возникает целый ряд осложнений, требующих хирургического вмешательства.

Хилово расположено севернее Пскова. На автомобиле проехать очень сложно, путь то и дело преграждают огромные, частично обледеневшие сугробы, особенно когда сворачиваешь с главной дороги. Все-таки мы сравнительно быстро добираемся до госпиталя. Начальник, терапевт, провожает меня в отделение, где лежат больные тифом.

Меня вдруг охватывает предчувствие, что предстоит нечто неприятное. На мгновение я останавливаюсь перед дверью. Терапевт шепчет мне:

– Не пугайтесь, профессор, люди очень беспокойны, некоторые бродят, как призраки!

Я не сразу понимаю, что он имеет в виду. Сейчас придется это увидеть собственными глазами. Начальник поворачивает ручку перекошенной двери. Раздается ужасный скрип. Мы заходим в слабо освещенное помещение, где находится около двадцати человек. Узкая дверца ведет в смежные комнаты, где лежат изолированные больные с тяжелой формой тифа и еще… умирающие.

Уже с самого начала то, что мы видим, навевает ужас. В полутемном помещении действительно блуждают три человека. Один переходит от кровати к кровати, жестикулируя и что-то бормоча. Он не помнит, кто он и что говорит, не знает, где находится. Другой трясет окно, очевидно, желая вырваться наружу. Санитар крепко держит его и старается успокоить какими-то словами, но тот, похоже, ничего не понимает. Он не отвечает, даже не сопротивляется, а просто рвется в окно, непреклонно, точно упрямое животное, следуя какому-то внутреннему побуждению, от которого невозможно избавиться. Наконец, третий, с красным отекшим лицом и покрасневшими глазами, чрезвычайно возбужденный, но с совершенно отсутствующим взглядом, несется прямо на нас, что-то еле слышно бормоча. Похоже, он принял нас за русских. Мы быстро хватаем его за руки, хотим успокоить, пытаемся развернуть и проводить обратно к постели. Его охватывает звериный страх, он ревет и кричит, машет руками и так сильно сопротивляется, что приходится позвать на помощь двух санитаров, чтобы связать безумца. В конце концов удается уложить и укрыть этого несчастного, полностью дезориентированного больного. Один санитар вынужден постоянно дежурить около его постели.

Рядом лежит другой солдат с компрессом на лбу. Медсестра говорит, что у него жуткие головные боли. Его лицо побагровело и отекло. Бросается в глаза ярко выраженный конъюнктивит, типичный признак сыпного тифа во время первой недели. Этот исхудавший человек тоже неспокойно лежит в своей кровати. Запястья и предплечья у него странно дрожат, что причиняет ему боль, отдельные мускулы вздрагивают, конечности сами по себе странно двигаются без всякой координации. Иногда его затылок так резко вздрагивает, что голова вдавливается глубоко в подушку. Потом он начинает так сильно скрежетать зубами, что этот звук пронизывает нас насквозь. Похоже на симптомы менингита, при котором тоже наблюдаются подобные мышечные судороги и парез затылочных мышц. Такое состояние напоминает мне столбняк. В периоды покоя лицо человека кажется совершенно неподвижным и пустым, точно маска. Затем снова начинаются непроизвольные подергивания мышц лица, в которых нет никакой упорядоченности – ни выражения, ни смысла. Это придает ему чрезвычайно болезненный и жуткий вид. Непосредственно выражено помешательство. Он невменяем. Когда ему задаешь вопрос, он не дает правильных ответов и не понимает, где находится. Глубоко запавшие глаза лихорадочно блестят.

Мы поднимаем его рубашку, чтобы осмотреть кожный покров. Впервые я вижу типичную тифозную сыпь, экзантему и подкожные кровотечения. Человек, подобно всем больным сыпным тифом, совершенно исхудал и иссох. Из-за высокой температуры у него сухая кожа, высохшие и потрескавшиеся губы, обложенный, сухой язык. Он постоянно покашливает и говорит хриплым голосом. Сестра сообщает, что ему трудно глотать, он часто давится. Это, конечно, очень опасно. Наблюдается также расстройство речи, что свидетельствует о повреждении центральных областей головного мозга. Его слова абсолютно неразборчивы. С невообразимым напряжением он может процедить сквозь зубы лишь что-то совершенно невразумительное.