Я все больше убеждаюсь: утверждение о том, что сыпной тиф – это прежде всего воспаление мозга, энцефалит, совершенно справедливо, поскольку самые яркие симптомы связаны как раз с изменениями функций мозга. Именно так можно объяснить блуждания больных, их полную дезориентацию, безумную и спутанную речь, наконец, глубокое помрачение сознания.

Все температурные кривые указывают на единообразный ритм и очень низкое кровяное давление – отказывает центральная зона регулирования кровообращения. Сосуды расширяются, становятся вялыми, и кровяное давление в тканях сильно понижается. У всех больных увеличена селезенка.

Коллега-терапевт, разумный человек, много не говорит. Он предоставляет мне возможность самому наблюдать, осматривать, чувствовать, действовать. У постели больного на меня никто не давит. Он заметил, что все мои чувства обострены, настроены на восприятие, и не хочет мешать мне учиться. Я очень благодарен ему за его отношение.

После всех наблюдений мне кажется, что во время этого своеобразного заболевания из-за разнообразных повреждений сосудов во всех областях пересекаются бесчисленные болезненные явления и нарушения функций самых разных тканей и органов. Следовательно, от сыпного тифа можно ожидать всего, чего угодно. Он может вызвать явления пареза кишечника, менингита, заболевания спинного и головного мозга. Сколько загадок задает нам эта инфекционная болезнь, как трудно иногда поставить диагноз и не спутать с другими заболеваниями.

Мы идем дальше и подходим к больному, который вызывает у меня особенный интерес, потому что концевые фаланги пальцев у него на руках и ногах вместе с ногтями и подушечками пальцев стали темно-синими, словно отмирают. Несомненно, в них нарушен процесс кровообращения. С удивлением я спрашиваю коллегу, не погибнут ли эти конечности, поскольку они выглядят в точности как при обморожении третьей степени. Он качает головой и говорит, что, как правило, до отмирания дистальных фаланг не доходит, в процессе лечения они приходят в норму, поэтому ампутировать не нужно. Теперь ясно, почему так легко поставить ложный диагноз.

Мы продолжаем осматривать пальцы, кисти и запястья этого больного, как вдруг в одной из задних комнат начинается волнение. Охранник распахивает дверь и вопит: «Господин капитан, господин капитан, он задыхается!»

Мы стремглав несемся туда и обнаруживаем совершенно иссохшего человека в тяжелейшем состоянии удушья. Лицо у него уже темно-серое, неровный, скачкообразный пульс едва прощупывается. Он бьется в конвульсиях и хватает ртом воздух, но ничего не проходит внутрь, должно быть, трахея закупорена. Я тут же засовываю ему в рот палец, добираюсь до корня языка и нащупываю мягкую массу, которая полностью закрывает зев. Искусственное дыхание путем надавливания на грудную клетку в этом случае совершенно бессмысленно и не принесет никаких результатов. Если не принять решительных мер, он умрет у нас на руках. Мы тут же берем его, тащим в соседнюю комнату, своего рода перевязочную, и кладем на стол. Санитары крепко держат больного.

– Скальпель, – кричу я, – быстро скальпель сюда!

Мне протягивают миску, где в спирте плавают несколько инструментов, среди которых, по счастливой случайности, оказался также и скальпель. Этого должно хватить. Молниеносно я надеваю фартук, засучиваю рукава, отвожу голову задыхающегося немного назад и в этой безвыходной ситуации без всякой подготовки рассекаю ткань шеи прямо до трахеи – я делаю трахеотомию. Такое возможно, поскольку человек уже потерял сознание и полностью расслаблен. Удивительно, что крови так мало. Когда трахея открыта, щель достаточно широка, я быстро хватаю ножницы и растягиваю ее. Мужчина уже не дышит. Коллега начинает ритмично надавливать на грудную клетку, в то время как санитары подают в отверстие кислород. В вену медленно вводится большая доза корамина.

Нам везет. Через несколько минут пациент делает сначала несколько судорожных вдохов, затем процесс налаживается. Корамин творит чудеса. Однако человек по-прежнему без сознания. Общее замешательство – нет трахеотомической трубки. А часами стоять с разведенными в руках ножницами просто невозможно. Видимо, в терапевтическом отделении не рассчитывали на подобные инциденты. Счастье, что под рукой оказались хотя бы скальпель и ножницы. Нужно каким-то образом удержать трахею в раскрытом состоянии.

– Есть какой-нибудь резиновый шланг, шланг для воды? – спрашиваю я. – Можно использовать его как временную трубку.

Санитары убегают и каким-то чудом разыскивают кусок резинового шланга. Небольшая часть отрезается, через верхний край просовывается безопасная игла, затем после дезинфекции шланг вставляется через рану в трахею и прикрепляется к шее. Кислород постоянно течет через временный канал. Мы уже думаем, что спасли человека, но с тяжелобольным пациентом никогда нельзя быть уверенным в успехе.

Несмотря на все наши усилия, вечером солдат умирает, сердце останавливается. Его иссохшее тело коченеет, в комнату вползает мрак.

Мы все еще сидим вместе, когда до нас доходит эта печальная новость. Я сразу прошу провести вскрытие.

– Надо узнать, отчего начался приступ удушья, потому что подобные случаи могут повториться.

Тело переносят в холодный подвал и вызывают профессора Шмидта. Утром он приедет в Хилово и проведет вскрытие.

Мы не отрываем глаз. Профессор обнаруживает в глотке не только повреждения слизистой оболочки, которые, по всей видимости, возникли в результате полного пересыхания зева и воздушных путей, но также глубокие опухоли зева и гортани. В результате заражения этих опухолей внезапно началось набухание надгортанника и глотка сильно отекла. Потом возник опасный отек голосовой щели, который закупорил дыхательные пути, что и вызвало смертельный приступ удушья. Однако помимо этого Шмидт показывает нам, что процесс заражения распространился на соседние ткани. Уже началось разрушение гортани. А значит, при сыпном тифе нельзя допускать пересыхания слизистой оболочки ротовой полости и носоглотки. Мы обдумываем, какие можно принять меры. Вскрытие позволило сделать крайне важные выводы.

После окончания этой печальной процедуры мы вместе со Шмидтом возвращаемся обратно в Порхов. В пути молчим, каждый занят своими мыслями. Наверное, Шмидт тоже задается вопросом: что же нам еще предстоит?

Ночью, мучаясь тревогой и бессонницей, я беру в руки ме дико-исторический доклад об эпидемиях во время войны, написанный профессором Хагеном, нашим главным гигиенистом, как основное руководство по бактериологии. Потом он одолжил его мне. Потрясающий труд!

Следы сыпного тифа обнаруживаются в разных столетиях – той самой «гнилой горячки», крадущейся, как гиена, за сражающимися армиями, подобно чуме, холере, тифу или Morbus gallicus – сифилису.

Хаген пишет, что болезнь, называемая петехиальной лихорадкой, была известна еще в древности. Однако только к концу XV века она приобрела для народов судьбоносное значение, мощно распространившись сперва в Испании и Португалии. Фердинанд V, гордый король Арагона, католик, на протяжении долгих лет осаждал столицу мавританского королевства Гранады. Согласно данным того времени, его армия к 1489 году потеряла уже 14 000 человек, умерших от странной заразной болезни, называемой «табардилла», или «пинтас». Эта цифра в четыре-пять раз превысила потери в кровопролитных боях, где погибло около трех тысяч солдат. Болезнь распространялась с бешеной скоростью. Согласно точному описанию врача Франциско Браво, зараза табардилла перенеслась даже в Мексику на расстояние 1500 километров. Через испанцев индейцы заражались сыпным тифом и оспой и несли невиданные людские потери, которые оцениваются в три миллиона, что для того времени было просто невообразимым числом. В 1500 году сыпной тиф перекочевал из Испании в Верхнюю Италию. Отсюда он проник в Северную Европу и многим стоил жизни. В 1552 году, когда Фердинанд Альварес де Толедо, печально известный герцог Альба, в качестве военачальника Карла V осаждал город Мец, который обороняли войска Генриха II под предводительством герцога Лотарингского Франсуа де Гиза, разразилась тяжелейшая эпидемия сыпного тифа. Она унесла так много жизней, что испанцы были вынуждены отказаться от дальнейшей осады. Древний город остался в руках французов.