В благодарность за все, что он сделал для меня, мне хотелось бы солгать, что в ту ночь он показал себя нежным любовником, однако на самом деле он лишь обрушил на мое тело все свои тревоги, ни на секунду не задумываясь о моей боли. Он не сказал мне ни слова, не наградил меня даже взглядом и, уходя, лишь хмыкнул.

С тех пор он навещал меня каждый четверг и почти всегда молчал.

– Они не врут – ты и правда красивая, – только и говорил он, а затем, держа за подбородок, приподнимал мне голову. – Какие у тебя глаза – прекраснее я не видел. – Похоже, он напрочь забывал, что говорил то же самое неделей ранее.

Когда я рассказала Сильвии о его странных комплиментах и молчаливости, она изумленно воззрилась на меня:

– Ты что же, не знаешь, кто он?

Я пожала плечами. Нет, этого я не знала.

– Видно, какая-то важная шишка и Мадам берет с него за меня вдвое больше, – предположила я.

– Вдвое больше? – Сильвия едва не покатилась со смеху. – Да Мадам не пикнула бы, даже не заплати он ни гроша. Ты что, с луны свалилась?

Я с любопытством глядела на подругу. Сильвия знала о мире намного больше нас, потому что стремилась к этому и всегда расспрашивала обо всем своих клиентов. Порой это доставляло ей немало хлопот, однако она была единственной девушкой, которая, не выходя за стены борделя, умудрялась узнать, что происходит вокруг.

– Он тут пахан, главарь банды, которой принадлежит наш бордель. В придачу к крышеванию борделя он еще и наркотой торгует. Каждые выходные его шестерки собирают дань с каждого магазинчика в окрестностях и за каждый чих выбивают с лавочников деньги. Ему принадлежит все вокруг.

– Да ладно! – недоверчиво покачала головой я.

Сильвия расхохоталась и смеялась так долго, что, казалось, уже никогда не успокоится.

– Какая же ты глупышка. Он без ума от твоей красоты! Если что и может обуздать такого головореза, так это женское очарование. Неужели жизнь здесь тебя ничему не научила?

Будь я такой же храброй, как Сильвия, каталась бы как сыр в масле и не знала ни в чем нужды. Я завидовала Сильвии – такие, как она, наслаждались роскошью, и мне тоже захотелось законопатить зияющую в сердце брешь дорогими сари и украшениями.

В следующий раз, когда Арун-сагиб навестил меня, я попросила его принести мне что-нибудь особенное на память. Он рассмеялся и в следующий четверг преподнес мне сверкающее золотое ожерелье. Арун-сагиб надел его мне на шею и защелкнул застежку. Я посмотрелась в зеркало, раздумывая, чувствую ли я себя как-то иначе.

– Ты для меня особенная, – сказал он, и его отражение улыбнулось. Впрочем, от этих слов во мне ничего не изменилось, и я поняла: чтобы стать такой, как Сильвия, мне потребуется еще много комплиментов и подарков. Позже Арун-сагиб буквально завалил меня шалями, сари, серьгами и браслетами, но я по-прежнему чувствовала себя сломленной.

Однажды утром Мадам вошла ко мне в комнату и расплылась в улыбке. В последнее время она из кожи вон лезла, стараясь быть добренькой. Впрочем, нельзя сказать, что она в этом преуспела, – доброта была ей несвойственна. Я подозрительно покосилась на нее. Улыбка на лице Мадам выглядела как-то фальшиво.

– Ты по-прежнему в долгу передо мной. Все сари из Варанаси, шелковые шали, сережки и это ожерелье пойдут в уплату долга. Ясно тебе? – С прежней улыбкой она нацепила ожерелье, взглянула на себя в зеркало, а потом повернулась ко мне и прошипела: – А если Арун-сагиб спросит, скажи, что отдала мне на хранение. И не забывай – это скостит тебе долги.

Я пробыла здесь уже много лет, так ни разу и не спросив, когда наконец мой долг будет уплачен. Каждый месяц Мадам открывала записную книжку и все женщины усаживались вокруг нее в надежде, что день, когда они получат свободу, не за горами. Но такой день никогда не наступал, а спрашивать мы боялись. Я позволила ей забрать подарки – надеялась убедить когда-нибудь Арун-сагиба, что Мадам забрала их в счет уплаты долга. Освободить меня отсюда было под силу лишь такому, как он. И если у меня хватит мозгов, возможно, мне удастся отвоевать себе свободу.

Вскоре Мадам переселила меня в комнату получше – попросторнее.

– Эта комната для самых опытных. Не подумай, что ты – одна из них. Просто Арун-сагиб требует, чтобы тут к тебе относились, как к королеве. Один Бог ведает, чем ты его околдовала.

Шли дни, Арун-сагиб становился все мягче и начал разговаривать со мной: рассказывал о детстве, о жене и детях, живущих в квартире где-то в Мумбаи. Порой по ночам он говорил о своих путешествиях в Дубаи и Америку так буднично, словно это были соседние районы. Его истории вызывали в моем воображении картинки даже прекраснее тех, что я видела в книгах.

– Когда-нибудь я повезу тебя туда, – пылко пообещал он. Разумеется, я понимала всю призрачность таких обещаний. Так каждый мужчина говорил, желая добиться своего.

– Как по-твоему, я все-таки стану свободной? – спросила я как-то раз, набравшись смелости, когда он был в хорошем расположении духа.

– Может статься, однажды я просто возьму и отпущу тебя. – Он присвистнул, словно выпуская на волю птицу, и громко рассмеялся. Я понимала, что он лишь подшучивает надо мной, однако этого было достаточно, чтобы у меня появилась надежда.

В те дни он часто говорил о жизни, которую мы могли бы прожить вместе, – о том, как мы колесили бы по миру и гуляли, держась за руки, по улицам Бомбея. Я часто недоумевала, почему не могу представить это наяву. Я ведь знала, что нравлюсь Арун-сагибу, – возможно, он даже по-своему любил меня.

– Ты когда-нибудь любила по-настоящему? – как-то спросил он, пристально глядя мне в лицо, словно выискивая тень любви.

Я вспомнила Санджива, музыку, звучавшую из магнитофона, но с тех пор прошли годы, и я научилась молчать и скрывать свои чувства. Я посмотрела в глаза Арун-сагиба и поняла, что никогда не испытаю того единения, которое ощущала рядом с Сандживом. Для меня Арун-сагиб оставался лишь одним из моих клиентов, якорем, не позволявшим мне уплыть в море безумия.

Затем я заболела, и доктор, проводивший осмотр, объявил, что я беременна. Сильвия в ужасе присела возле двери. Почему же таблетка не сработала? Почему я забеременела? Мадам ворвалась ко мне в комнату, столкнула с койки и принялась осыпать тумаками.

– И как ты теперь собираешься зарабатывать, а? Тебе нельзя рожать! Ясно?

Я молила о снисхождении, но Мадам оставалась непреклонной. После предыдущего аборта я утаила от Мадам, что едва не поплатилась жизнью, а доктора предупредили, что еще один аборт, скорее всего, меня погубит. Впрочем, я много раз призывала смерть, ведь она несла освобождение, но сейчас я цеплялась за надежду, за мечту подарить этому безжалостному миру еще одну жизнь.

– Пусть родит, – послышалось откуда-то из-за спины Мадам.

Эти слова прозвучали подобно грому, и мне даже показалось, что одежда на бельевой веревке всколыхнулась, но на самом деле виной этому был обыкновенный сквозняк. На пороге стоял Арун-сагиб. Ну конечно, сегодня же четверг, а мы обе напрочь забыли о его приходе.