рассудителен? Ты все-таки принял таблетки? — заваливаю вопросами Коула. — Ведешь себя так, словно больше не сердишься на меня… за то, что произошло вчера, — виновато опускаю взгляд.

Мердер возводит взор к потолку, словно некоторое время обдумывает ответ.

— То, что произошло, уже не исправить. Будем работать с тем, что имеем, — жестко чеканит Коулман бескомпромиссным тоном, снова разглядывая меня.

— Так ты простил меня? — уже мягко продолжаю я, поворачиваясь к нему лицом, обвивая шею. Пальчиками щекочу кожу на затылочной зоне. С его волос падают мелкие капли воды, тая на ключицах Коула, подобно тому, как я плавлюсь во властной хватке мужа.

— Сегодня новый день. И мы оба живы. Уже так много причин для радости, детка. Я способен злиться, прощать, чувствовать, дышать и целовать тебя, — шепчет он в мои губы, опуская ресницы. — Нам предстоит долгий перелет, где я трахну тебя на высоте в девять тысяч метров, — сжимает мои ягодицы Коул, вдавливаясь затвердевшим членом в низ моего живота. Мое сердце пропускает удар, я остро чувствую запах его кожи и тепло, исходящее от Коула. — Пожалуй… все не так уж плохо, Пикси. Пора взрослеть. Ты была права. С этого дня я становлюсь своей улучшенной версией. Ты больше не увидишь неуравновешенного Коулмана Мердера. Я тебе обещаю, — его нос касается моего.

— Что на тебя нашло? Так в себе уверен, что делаешь такие громкие заявления? И больше не злишься?

— После твоего вчерашнего чистосердечного признания, я, так и быть, оставил инцидент с Гримальди в прошлом, — снисходительно карикатурным тоном заявляет Мердер. — Проще говоря — растаял от твоих слов.

— Ну наконец-то до тебя дошло, что я могла выбрать любого, но каждый день выбираю тебя, — примирительно покрываю его шею и лицо короткими поцелуями. — Причин для ревности нет и быть не может.

— Принцесса, полюбившая нищего бродягу… В этом есть что-то чертовски настоящее. Я тоже выбираю тебя, — признается Коул. — До первой жажды экспериментов, — бросает со смешком он.

— Не шути так, — мгновенно надуваю губы.

Но что-то подсказывает мне, что мой мужчина совершенно не шутит. И в этих дьявольских глазах можно разглядеть каждый оттенок порочных желаний, выходящих далеко за грань моего понимания.

— Нам нужно идти, детка, — обрывает наши утренние ласки муж. — На сборы десять минут, — надевает смарт-часы, потянувшись за рубашкой. — Вызовем такси до вертолетной площадки.

— Кстати о нищем… Не очень-то ты похож на нищего, — подмечаю я, в который раз удивляясь одному заметному факту. — Размер кошелька у тебя, как у любого шейха. А может, и пошире, чем у некоторых. Откуда у нас столько денег, Коул? — спрашиваю напрямую, стараясь заметить, не отводит ли он взгляд на этом вопросе.

— Амиран был со мной очень щедр.

— Наверное, его Величество еще больше бесит то, что мы сбежали из-под его контроля и кутим на его же деньги, — подмигнув мужу, заявляю я, и мы в унисон нервно смеемся, прекрасно понимая, что нам обоим было бы не до этого, если бы с Амираном пришлось столкнуться в данный момент.

А одному из нас осталось бы отвечать головой, в самом прямом смысле этого выражения.

Глава 13

Анджелина

Очередной перелёт над атлантическим океаном дается комфортно. Похоже, я уже привыкла к частым перепадам давления, да и наученная горьким опытом, не забываю о водном балансе и постоянной разминке в самолете. За физические нагрузки отвечает Коул. Есть в этом что-то безумно медитативное, умиротворяющее, бесконечно прекрасное — смотреть на пушистое полотно из скрученных облаков, розовую линию солнца над ними, одновременно утопая в его теплых объятиях после головокружительного секса.

В этом так много нежности, вечного, масштабного, стремительно расширяющегося. Чувства переполняют меня до краев, и я не могу сдержать слез.

Наверное, самая большая трагедия в жизни — выйти замуж за нелюбимого человека. Выскочить, потому что так «надо». Потому что уходит время, потому что его выбрали для тебя родители, он — «выгодная партия», и потому что боишься, что не встретишь никого лучше.

И такое огромное счастье — разглядеть того, с кем сердце не ищет других.

И я благодарна Вселенной за каждую встречу с князем Гримальди. Да, моя обида и боль пошатнула веру в собственные чувства к Коулу, но… если приглядеться глубже и ближе к этой ситуации, я точно знаю: она выступила лакмусовой бумажкой наших отношений.

Сбросила с меня налет ненасытных требований эго и знаний о том, как должно быть «красиво и правильно».

И позволила заглянуть так глубоко внутрь себя, в него, в «нас» — и понять, что противоречивые чувства — порой самые настоящие и искренние в мире. Но ровно до тех пор, пока они позволяют тебе любить себя и проявлять эту любовь к самой себе и только потом к партнеру.

Проявление любви — не страдание, не насилие и взаимное поглощение, не шантаж и чувство собственничества. Это только названия каких-то рандомных ощущений, бессознательно возникающие в наших телах, когда мы реагируем друг на друга лишь на животных инстинктах.

Мои чувства к Коулу уже давно включают в себя нечто большее, хоть и базируются на самых нижних этажах потребностей. Но без крепкого фундамента не построить ни один надежный дом, поэтому…

Любовь к нему стала чем-то созидательным.

Это как смотреть на природу, стихию, какой бы она ни была в настоящий момент времени. Быть наблюдателем, наслаждаясь присутствием и свидетельствованием красоты момента, каким бы он ни был.

Безусловным принятием жизни во всех ее красках.

Так легко любить ласковое утреннее солнце, но красоты в надвигающемся урагане и грозовых мрачных тучах, окрашенных во все оттенки серого и иссиня-пепельного, не меньше.

А если не воспринимать их отдельно? А как часть одного целого? Как цикличность дня и времен года, погоды, приливов и отливов?

Его нежность и ласка, любовь и забота не существует отдельно от него, его проблем и безумия, жесткости и властности.

Когда смотришь на нашу историю под таким углом и воспринимаешь ее, как часть всего самого естественного и живого, в этом нет надрыва и боли.

И даже если есть… она может быть красивой. Эта боль.

Как и сама жизнь. Да что там, это и есть жизнь — чувствовать, ощущать, прикасаться, вдыхать, желать.

И лежать в его объятиях — все равно что дышать. И не могу я себе представить другого человека, с кем я могла бы быть собой, обнаженной и уязвимой.

Мне так хочется сказать ему все это, но я молчу. Написать будет проще. И я это обязательно сделаю.

— Мы идем на посадку. Через